Седьмая печать - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Зайцев cтр.№ 69

Тут и Митя сказал:

— Я отродясь не носил офицерских перчаток, но с Бегаевым согласен. В любом случае честь дорогого стоит.

— Вы идеалисты и романтики, — проворчал себе под нос Златодольский. — Хорошо. Вычеркни, Фанни, пару строк после «фартука истопника»... Но хочу вам сказать, что вы не правы. Жандармы играют в игру без правил, которую только для виду пытаются втиснуть в рамки правил. У них это не получается, но они оттого совестью не мучаются. Вы же меня засовестили совсем. Если ты, жандарм, назвался волком, не прикидывайся овцой. Если к тебе, волку, относятся как к волку, значит, ты это заслужил. Когда они, волки, нас арестовывают и бросают в тюрьмы, в сырые зловонные камеры, их не тревожит, что каждый второй из нас не доживает до суда, до каторги, умирает от чахотки; их не беспокоит, что у нас есть матери, которые по нас, умерших, скорбят, что у нас есть дети, в коих мы души не чаем, у нас есть сёстры и невесты-курсистки, коих мы любим и коих лелеем честь; они не думают о том, что дети наши, оставшись без кормильцев, пухнут от голода, христарадничают на папертях, а наши сёстры и невесты вынуждены после смерти нашей промышлять натурой... «А.-Б.» не глупый человек, очень не глупый, офицер с блестящим образованием, дворянин, возведший понятие чести на свой алтарь и поклоняющийся чести, как поклоняются божеству, не гнушается, однако, прибегать к приёмам подлым — к обману, к подтасовке фактов и даже, поговаривают, к физическому воздействию — не к рукоприкладству, конечно, но к воздействию голодом, холодом и пр. Да что я говорю! Вам всё это известно. Разве только Надя, которая у нас впервые, не знает, какой «А.-Б.» беспощадный и коварный зверь.

Надежда не стала открывать того, что вхожа к Ахтырцевым в дом. И Бертолетов ей одобрительно кивнул. Он тоже посчитал, что не следует ей здесь рассказывать о дружбе с Соней. Во всяком случае — пока. Надя знала подполковника с одной, домашней, стороны и не могла судить о нём вполне. И ещё её смущало: то, каким она видела подполковника в кругу семьи, никак не увязывалось с тем, каким она представила его после слов Златодольского. Она не могла избавиться от ощущения, что речь здесь шла о каком-то другом человеке.

Всё же решили учесть замечания, какие были высказаны, и внести в текст письма соответствующие правки — ещё подумать над текстом.

А разговор про «А.-Б.», про изощрённые по хитрости и коварству — прямо-таки иезуитские — методы его ещё продолжился. Из общего разговора Надя поняла, что был среди жандармов некий мелкий чин, может, даже рядовой всего, через которого кружковцы выведывали некоторые сведения. Этого человека здесь высмеивали, говоря, что «вместо головы у него прыщик». Говорили, что Фанни дала ему всего четвертной, а он уж много порассказал. Да вот беда: не так уж много он знал — на своём только уровне. Мечтали: купить бы «прыщика» должностью повыше. Какой-нибудь немелкий чин. Свой человек в «охранке», имеющий доступ к делам и могущий на ход дел повлиять, народникам очень бы не помешал...

Про «А.-Б.» и про обыкновения его кружковцы знали не из третьих уст: так много рассказывали им товарищи, которых он уже допрашивал, а последние сведения выведала Фанни. Занимаясь расследованиями, подполковник прибегал к приёмам самого разного свойства, но особенно опасным считали его приём «провести на доверительности». Он прикидывался если не другом арестованного, то доброжелателем уж верно. И делал это очень убедительно: даже опытных людей, бестия, проводил. Общаясь с арестованным каждый день, постоянно придерживался приятельского тона, а то и представлялся едва не почитателем его, говорил приятные слова, и большей частью те слова, какие арестованный хотел услышать; всегда «А.-Б.» умел нащупать в обороне слабое место. Например, есть правило: разговаривая с противником, не надо одобрять и поощрять его. А подполковник как раз наоборот — позволял себе и одобрять, и поощрять, и хвалить противника. Так, лишая его ненависти, этой священной опоры, как бы выбивал землю у него из-под ног. В состоянии растерянности, неуверенности, в виду замаячившей где-то вдалеке надежды на понимание, надежды на честное сотрудничество и на скорое, благополучное освобождение подследственный становился мягче, разговорчивей, раскрывался, как раскрывается колючий клубок-ёж, не чуя больше опасности. Флейта приятно играла, петушок пел... Иной неопытный был несказанно рад, делал себе в зеркале умное лицо, строил планы: ведь он жандармского офицера, подполковника с орденом в петлице, к себе в кружок как своего приведёт; и в заслугу себе записывал — какой он опасный меч на орало перековал или же какой меч привлёк на свою сторону; великую удачу, побед над умнейшим противником себе в заслугу ста вил. Приятно играла флейта, пел, закатив глазки, петушок... Все секреты на радостях выдавал, ибо для приятной флейты, для флейты, которая есть уже твоя, какие могут быть секреты!.. А подполковник, дослушав песнь до конца, вычерпав колодец до дна, поднимал свой разящий меч...

Но это, подчёркивали, только один из приёмов. «А.-Б.» изобретателен, подходит к своему делу творчески. Один приём задействует, попробует другой, измыслит третий, однажды и подберёт ключик. Он гений своего рода! Именно с гением кружковцам приходится бороться. Никогда не знаешь, что — какой новой выдумки — от него ожидать. А вообще он так их всех, кружковцев, обложил, что они без ведома его, казалось порой, и шагу ступить не могли...

— Вот, к примеру, — кивнул Наде Савелий Златодольский, — я никак не могу исключить того, что подполковнику преотлично известно и про эту квартиру, где мы собираемся тайком, и про всех нас, соблюдающих приёмы конспирации, и, возможно, про наши планы, и даже про то, что мы тут письмо ему пишем угрожающего содержания. И только от каких-то его планов, от его желания зависит — накрыть нас тут сегодня или завтра или дать ещё на воле погулять. Как знать! Не ходим ли мы все сегодня по краю пропасти?.. И если кто-нибудь из нас сейчас осторожно выглянет в окно, не увидит ли он под окном его шпика? Как знать!..

Надя, сидевшая ближе всех к окну, после этих слов Златодольского поднялась и, чуть-чуть отодвинув занавеску, посмотрела вниз. Она действительно увидела какого-то мужчину средних лет — в котелке, с тёплыми наушниками, с меховым воротником и тросточкой. Этот представительный мужчина, как будто ожидая кого-то, прохаживался туда-сюда по противоположной стороне улицы.

Когда этот мужчина поднял голову и бросил на фасад здания скользящий, как бы невидящий взгляд, Надя отпрянула от окна.

Златодольский, побледнев, вскинул на неё глаза:

— Что? Есть?

— Кажется, есть, — так же побледнев, тихо ответила Надя.

— Вот видишь...

Все присутствующие в волнении повставали со своих мест и устремились к окнам. Затаив дыхание, стали выглядывать из-за занавесок. Но внизу уже никого не было.

...После того как Фанни перепечатала письмо набело, Златодольский и Андрей Потапов, вооружившись плоскогубцами, слегка подправили литеры в «Ремингтоне»; иначе говоря, они изменили «почерк» пишущей машины — на тот случай, если явятся с обыском жандармы и начнут сличать текст письма с последними образцами, напечатанными на машине.