– Вы имеете в виду… – начал Кортни.
– Я имею в виду, – продолжал доктор с долей воодушевления, – что грешник, который воображает, что грехи его неизвестны, – дурак, обманывающий самого себя. Я имею в виду, что убийца, который тайно отнял жизнь у своей вопящей жертвы в каком-нибудь укромном уголке и удачно скрыл своё преступление от того, что мы называем «правосудием», не сможет сбежать от Духовного закона воздаяния. Что вы ответите, – и доктор Дин положил свои тонкие пальцы на рукав пиджака Кортни, слегка сжав их, – если бы я сказал вам, что душа убитого часто посылается обратно на землю в человеческом обличье, чтобы выследить её убийцу? И что многие убийцы, неизвестные полиции, подвергаются преследованию со стороны якобы человека – мужчины или женщины, – который тесно с ним знаком, кто ест с ним за одним столом, пьёт его вино, пожимает руку, улыбается в лицо – и всё-таки является не чем иным, как призраком его жертвы под маской человека, присланным для того, чтобы постепенно привести его к заслуженному концу; что вы ответите на подобное предположение?
– Чудовищно! – вскричал Кортни, сжавшись. – Хуже всего чудовищного и ужасного!
Доктор улыбнулся и отнял руку от плеча своего собеседника.
– Существует множество чудовищных вещей во вселенной, равно как и приятных, – заметил он сухо. – Преступления и их последствия всегда имеют неприятное происхождение. Но нам дано изменить физический закон справедливости не больше, чем изменить природный закон гравитации. Уже становится поздно; думаю, если вы меня извините, я отправлюсь спать.
Кортни бросил на него озадаченный и сбитый с толку взгляд.
– Так значит, ваши «научные призраки» – положительная реальность? – начал он, но тут же жестоко вздрогнул, поскольку высокая белая фигура вдруг выдвинулась из тени в саду и медленно направилась к ним. – Клянусь жизнью, доктор, вы заставили меня занервничать!
– Нет, нет, конечно же, нет, – самодовольно улыбнулся доктор, – не занервничать! Только не такого отважного игрока, как вы! Нет-нет! Вы же не приняли монсеньора Армана Джервеса за призрака, правда? Он такой материальный – даже слишком материальный! Ха-ха-ха!
И он тихонько засмеялся, и сморщенная улыбка всё ещё держалась на его лице, когда подошёл Джервес.
– Все собираются спать, – лениво заметил великий художник. – С уходом принцессы Зиска закончились все удовольствия от этого вечера.
– Она определённо главная красавица Каира в этом сезоне, – сказал Кортни, – но я вам вот что скажу, мне весьма жаль молодого Мюррея и что он потерял из-за неё голову.
– Parbleu! И мне тоже, – невозмутимо ответил Джервес, – его весьма жаль.
– Он с этим справится, – вставил доктор Дин миролюбиво. – Как с болезнью, как с тифом, а мы должны сделать всё возможное для того, чтобы снизить лихорадку пациента, и тогда мы вытащим его из этого.
– Держать его в холоде, короче! – засмеялся Джервес.
– Точно! – Маленький доктор проницательно улыбнулся. – Вы выглядите разгорячённым, монсеньор Джервес.
Джервес весь покраснел под тёмной кожей.
– Думаю, что я и вправду разгорячён, – раздражённо ответил он. – Я нахожу, что здесь жарко, как в печи. Думаю, мне следовало бы уехать прямо завтра, если я бы только я не попросил принцессу Зиска позировать для меня.
– Вы собираетесь писать портрет? – воскликнул Кортни. – Во имя Юпитера! Мои поздравления. Она станет шедевром на следующей выставке.
Джервес кивнул.
– Вы мне льстите! Принцесса, несомненно, привлекательный объект. Но, как я уже прежде говорил, это место меня душит. По-моему отель стоит слишком близко к реке – от Нила исходит илистый запах, который я ненавижу, и жара просто серная. Вам так не кажется, доктор?
– Н-н-е-т! Не могу согласиться. Дайте мне пощупать ваш пульс, я не врач, но легко могу распознать любое предвестие надвигающейся болезни.
Джервес протянул свою длинную, загорелую, прекрасно сложённую руку, и маленькие, прохладные пальцы доктора обхватили её легко вокруг запястья.
– С вами всё в порядке, монсеньор Джервес, – сказал он после паузы, – у вас наблюдается небольшое перевозбуждение нервов, конечно, но это не поддаётся лечению. – Он выпустил руку и посмотрел вверх: – Доброй ночи!
– Доброй ночи! – отвечал Джервес.
– Доброй ночи! – добавил Кортни.
И с дружеским поклоном доктор ушёл. Бальная зала теперь оставалась почти пустой, и слуги отеля гасили огни.
– Любопытный маленький человек этот доктор, – заметил Джервес, обращаясь к Кортни, которому он так и не был официально представлен.
– Очень любопытный! – был ответ. – Я знаю его уже несколько лет, он очень умён, но я никогда не мог до конца его раскусить. Полагаю, он несколько эксцентричен. Он только что рассказывал мне о том, что верит в призраков.
– Ах, бедный парень! – И Джервес зевнул, когда вместе со своим товарищем пересекал пустынную залу. – В таком случае у него, как вы говорите, винтиков не хватает. Я полагаю, что это именно то, что и делает его занятным. Доброй ночи!
– Доброй ночи!
И, разделившись, они направились каждый своим путём к маленьким, подобным кельям спаленкам, которые были верхом неудобства «Джезире Палас» отеля, и вскоре глубокая тишина воцарилась во всём здании. Весь Каир спал, кроме только того места, где в открытом решётчатом окне полная луна высвечивала повёрнутый вверх, к её серебряному сиянию, лик – бледное, наблюдательное лицо и тёмные, бессонные глаза принцессы Зиска.
Глава 6
На следующий день обычный курс течения событий возобновился в отеле «Джезире Палас», и все удовольствия и флирты костюмированного бала начали исчезать в том, что Ганс Брайтманн называет «вечностью». Люди были даже ленивее, чем обычно, и к завтраку спустились позднее, и девушки выглядели уставшими и измождёнными после слишком долгих танцев, но, с другой стороны, не осталось ни единого знака, который бы свидетельствовал о том, что прошедший праздник оставил за собой «следы» или имел бы далеко идущие важные последствия для чьей-то жизни. Леди Четвинд Лайл, тучная и со свиноподобным лицом, сидела на террасе над сложным куском вышивки крестом, обсуждая скандалы самым вежливым тоном и расспрашивая всех своих «дорогих друзей» с тем особенным видом искренней вежливости и благовоспитанности, который отличает определённых леди, когда они говорят гадости друг о друге. Её дочери, Мюриэл и Долли, послушно сидели рядом: одна за чтением «Дейли Дайал», как это подобает отпрыску её издателя и собственника, другая – над вязанием. Лорд Фалкворд развалился на балюстраде рядом с ними, и его прелестная мать, наряженная в довольно очаровательный девчачий костюмчик с изысканным вырезом – в талии не более двадцати двух дюймов – и в белый платок, откинулась на длинном шезлонге, став воплощением розового и напудренного совершенства.
– Вы так снисходительны, – говорила леди Четвинд Лайл, склонившись над своей вышивкой. – Так снисходительны, мой дорогой лорд Фалкворд, что я боюсь, вы не знаете людей так же хорошо, как знаю я. Я, благодаря положению моего мужа в журналистике, имею очень богатый опыт обращения в обществе и, уверяю вас, я не считаю принцессу Зиска персоной благопристойной. Она может быть совершенно учтивой – она может быть, – но она не принадлежит к тому типу людей, который нам привычен в Лондоне.