Гром небесный. Дерево, увитое плющом. Терновая обитель - читать онлайн книгу. Автор: Мэри Стюарт cтр.№ 124

В глазах Лизы что-то вспыхнуло, мгновение она размышляла про себя, а затем обернулась к Дональду, но тот заговорил раньше. Он тоже наверняка что-то заметил – он куда наблюдательнее, нежели кажется со стороны, подумала я про себя. Но, разумеется, колебания мои он отнес на счет чисто физических причин.

– Аннабель устала. Послушайте, мне ничего не стоит заехать за ягодами. Это по дороге к Лоджу, верно?

– Да все в порядке, Дональд, но все равно спасибо, – отозвалась я. – Я вовсе не устала, а если вы собираетесь повидаться с мистером Форрестом в Лодже, время пролетит быстро, оглянуться не успеете, да и торопиться вам ни к чему. Я поеду с вами, если можно, и вернусь с клубникой коротким путем, и мы сразу сядем перебирать ягоды. Я не прочь повидаться с Джонни Руддом. Он ведь еще в саду?

Последний вопрос я адресовала Лизе.

– Да. – Лиза не сводила с меня глаз. – Вы по возвращении с ним еще не встречались? Он поседел, но внешне почти не изменился. Да в этот час там никого другого и не будет, Джонни сказал, что подождет по возможности. А двое мальчишек уходят в пять. Но если в саду окажется мистер Форрест…

– Кстати, я вам не рассказывала? – перебила я. – Я виделась с ним на днях.

– В самом деле? – Вопрос прозвучал едва ли не резко. – Вы говорили?

– Совсем недолго. Не помню о чем, но мне показалось, он сильно переменился. – Я подхватила корзинку. – Мигом обернусь, – пообещала я.

Старый, обнесенный стеной огород Форрест-холла находился за конюшнями, в четверти мили от Уэст-лоджа, где жил теперь Адам Форрест. Туда вела дорога – от ворот фермы, через лесопосадки выше Уайтскара, и еще около мили – через болота в центре полуострова. Дорога заканчивалась у самого Уэст-лоджа, с ней сливалась неровная тропинка, резко уводящая от Уайтскара вверх.

Даже здесь, в Уэст-лодже, сохранился отблеск былого великолепия Форрестов. Вход на конный двор – теперь его использовали под небольшую ферму – представлял собой массивную сводчатую арку, украшенную щитами с изображением тех же геральдических зверюг, что красовались в самых неправдоподобных позах на воротных столбах Форрест-холла. Над аркой возвышалась старинная башня с часами, увенчанная позолоченным флюгером. По другую сторону дороги деревья сомкнулись стеной, а позади поблескивала река. Изрытая колеями дорога поросла сорной травой, по краям густо кустились полевые цветы, но мощенный булыжником двор, что просматривался сквозь арку, сиял чистотой, точно обкатанная галька на морском побережье. Чуть дальше, за кустами ракитника и медными буками в лучах солнца поблескивали трубы Уэст-лоджа. Над одной курился дымок. Фокус жизни в Форрест-парке несомненно сместился.

За конюшнями высилась двенадцатифутовая садовая стена. В стену были вделаны кованые железные ворота.

– Здесь?

– Да.

Дональд остановил машину, и я вышла.

– Не тревожьтесь обо мне. Тут совсем близко напрямик через поля. Там и пройду.

– Если вы уверены…

– Абсолютно уверена. Спасибо, что подбросили. Увидимся за ужином.

Машина тронулась с места. Я толкнула ворота.

Последний участок дороги терялся среди деревьев. Я вошла в ворота, прошла между двумя массивными тисами и, шагнув в ослепительный солнечный свет, заморгала и сощурилась.

Но не только яркое сияние послужило причиной моего замешательства. Здесь контраст с залитыми лунным светом руинами Форреста ощущался отчетливо и пугающе. В этом саду, огражденном четырьмя стенами царства тепла, солнечного света и благоухания, на первый взгляд все сохранилось так, как в восемнадцатом веке, в пору расцвета усадьбы.

Вдоль одной стены протянулась оранжерея; под стеклом я различала груши, и абрикосы, и виноград – дань веку более процветающему, – по-прежнему тщательно подрезанные и формованные. Под ними непритязательные помидорные кусты и рассаду хризантем, и яркие пятна тут и там – это зацветали предназначенные на продажу гортензии и бегонии. Вдоль остальных трех стен росли шпалерные плодовые деревья. Ветви, прильнувшие к теплому песчанику, были густо усыпаны крохотными зелеными, блестящими плодами.

К центру сада вела широкая дерновая тропа, аккуратно подстриженная и укатанная и с обеих сторон обрамленная цветочными бордюрами, что топорщились, расплескивались, переливались всеми мыслимыми красками английского июня: люпины и дельфиниум, пионы и маки, ирисы и кентерберийские колокольчики. Впереди это буйство ограждали бледно-лиловые гирлянды котовника, а сзади поддерживала высокая, грубо сработанная решетка, где раскинули фонтаны ярких цветов плетистые розы. В конце тропы, так сказать, в фокусе перспективы я различила резервуар заброшенного каменного фонтана: две бронзовые цапли и по сей день стерегли то, что некогда было водоемом. Земля вокруг была вымощена каменными плитами, а между плитами пробились куртинки лаванды, розмарина, тмина и шалфея в тщательно спланированной неразберихе, столь же древней, как и сам сад. Итак, в неприкосновенности сохранились старинный уголок лекарственных трав и одна-единственная цветочная аллея, подумала я. Все остальное являлось воплощением порядка и полезности: горох и бобы, репа и картофель и аккуратные группы ягодных кустов. Об ушедшей славе напоминало, помимо прочего, разве что высокое сооружение в одном из углов сада – голубятня; ее обветшалые стены оплели буйно разросшиеся клематисы и жимолость. Черепичная крыша мягко просела к брусьям – так парусина принимает форму поддерживающих снастей. В солнечных лучах черепица отливала бронзой; изначальную дымчатую синеву оттенили и смягчили кольца того прелестного лишайника, что янтарными кругами, под стать листьям озерных лилий, обволакивает старинные и прекрасные творения. Двери голубятни обрушились; проемы зияли пустыми глазницами. На моих глазах оттуда выпорхнули скворчата.

Но повсюду вокруг царил порядок. Ни сорняка, ни травинки. Я подумала: если Адам Форрест и Джонни Рудд огородничают сами, с помощью лишь двоих мальчишек, так зря я осыпала его колкостями, что он не знает, что такое труд. Сущая, должно быть, каторга – вести этакое хозяйство.

Поначалу я никого поблизости не увидела и быстро прошла по дерновой тропке к оранжереям, поглядывая сквозь увитые розами решетки направо и налево. Затем я заметила, что в малиннике у стены кто-то работает, нагнувшись спиной ко мне. Одет он был в выгоревшие коричневые плисовые штаны и голубую рубашку; рядом, на столбе, висела коричневая куртка. Темные волосы тронула седина.

Незнакомец сосредоточенно закреплял на прутьях сетку от птиц и приближения моего не услышал.

Я остановилась рядом с ним.

– Джонни?

Он выпрямился, обернулся.

– Боюсь, что… – начал он и умолк на полуслове.

– Вы?

В голосе моем поневоле прозвучало недоверие. Передо мной несомненно стоял тот самый Адам Форрест, с которым я повстречалась и разговаривала несколько дней назад, но сейчас, в ярком свете послеполуденного солнца, я увидела, как сильно он отличается от образа, сохранившегося в моей памяти. То, что я разглядела во время последней, похожей на сон встречи, походило на ряд кинокадров из фильма, отснятого много лет назад, когда мой собеседник был на десять, нет, на пятнадцать лет моложе. Ощущение нереальности ночи наложилось и на него – я запомнила четкие черты лица, юношескую гладкость кожи в лунном сиянии, темные волосы и глаза, такие выразительные в полумраке. При луне он казался довольно высоким, недурно сложенным и двигался легко и непринужденно – подобная уверенность свидетельствует либо о силе, либо о врожденном здоровье. Теперь же, при свете дня, стоило Адаму распрямиться – словно кинопленка стремительно прокрутилась вперед и актер при помощи искусного грима напомнил о ходе времени. В волосах, некогда очень темных, проглянула седина – не аристократично посеребрив виски, но неопрятно осыпав всю голову, точно осевшая пыль. Точеные черты лица измениться не могли, но добавились морщины, при луне мною не замеченные, и похудел он куда больше, чем допускало сложение. В тот раз на нем был традиционный костюм, и я не обратила внимания ни на покрой, ни на качество; но сейчас солнце высветило затрапезную небрежность, которая (учитывая, что Адам словно бы не замечал ее), вероятно, стала элементом повседневной жизни. Некая часть сознания подсказывала мне, что для грязной работы рядиться неразумно, но другая часть, о существовании которой я не подозревала прежде, сопоставила потрепанную одежду с морщинами на лице и сединой и содрогнулась от жалости. А ведь никакого права на жалость я не имела, да Адам в ней и не нуждался. А еще на нем были перчатки. Я вспомнила, как насмехалась над его руками, и пожалела о сказанном.