Княжий сыск. Последняя святыня - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Кузнецов cтр.№ 21

— Государь! — вскричал дьякон, валясь князю в ноги так скоро, как будто ожидал его появления ни раньше, ни позже. — На твою милость уповаю…

Все бывшие в комнате согнулись в низком поклоне, Одинец тоже: «С волками жить, по-волчьи выть».

— Ну, что? — спросил князь у Самохвала, не обращая внимания на прочих.

— Того, кто драку затеял, покуда не нашли.

— А эти чьи будут?

— Свои мы, свои, государь! Я дьякон из Белой Троицы, — торопливо подхватил дьякон, — второй день тут держат, на разбойников глядеть заставляют, а у меня жена опять же, дети…

Князь поморщился:

— Так это из-за твоей кобылы весь сыр-бор разгорелся?

Дьякон покаянно швыркнул распухшим носом:

— Ну да…

— Удавить вас вместе с кобылой мало! На твоих кишках ее повесить. И наоборот.

Дюдко замер, обхватив князев расшитый бисером сапог. Самохвал указал на Одинца, одновременно подавая князю донос:

— Есть, правда, вот один… Хоть и не опознали его.

Александр Михайлович бегло пробежал бумагу глазами. «Неужто повезло? Вот бы московских на этом прихватить!»

— На дыбу вздень, шкуру плеткой спусти, но правду выбей.

Листок затрясло в побелевшей руке князя, его охватила волной бешенства. Сам бы резал по живому, сам бы жилы рвал. Уму непостижимо: какая-то лошадёнка, какой-то занюханный дьячишка, какой-то мужичонка, случайно притащившийся из вонючей московской деревушки; и вот судьба-злодейка сводит эту троицу вместе, и все его великие мечты, честолюбивые дерзания летят кобыле под хвост! (Александр Михайлович даже не подозревает в этот миг гневного раздумья, что только что родил чеканную русскую формулу, она — «кобыле под хвост» — станет на века преобладающим итогом деятельности большинства российских самодержцев…). Из-за какой-то подлой черни он, великий князь, вынужден трепетать при одной мысли о ханском гневе. Его, законного наследника отческих и дедовых прав, могут повергнуть в прах, в небытие, как раз тогда, когда волей небес, он вознесён на вершину власти!

— Делай что хошь, но правды добейся! — князь бросил листок потерявшемуся Самохвалу, с яростью отпихнул согнутого Дюдко и выскочил из караулки.

Только когда подскакивали к кремлю, Александр Михайлович вдруг вспомнил: образ высокого рыжего арестанта, молчаливо и горько усмехнувшегося на обещание дыбы и кнута, совпал в его памяти с другим образом, мимолетно мелькнувшим в суматохе восстания. С образом того мужика, кто спас его в бою на торговой площади.

Утром, сидя за семейным столом — были там только свои: мать-инокиня Анна, принявшая постриг после убиения в Орде мужа Михаила, жена со старшим четырехлетним сыном на руках, младший брат Константин, и так, кое-кто по мелочи, родственнички — Александр велел позвать думного дьяка и, когда малое время спустя тот явился, сказал ему:

— Там, на дружинном подворье держат дознание над одним… э-э… Одинцом зовут… Передай Самохвалу, пусть живым оставит. Сам говорить с ним буду.

К тому времени Одинца, потерявшего сознание, второй раз сняли с дыбы и отливали водой…

Холодный западный ветер гнал по низкому осеннему небу нескончаемую череду серых лохматых туч. Оголенные рощи, позванивая заледеневшими ветвями, стряхивали на стылую землю последнюю листву. Листья вмерзали в хрупкий ледок дорожных луж, усеивали стерню придорожных полей, чернели, истлевали, уже нисколько не напоминая об ушедшем летнем тепле, а наоборот, навевая безрадостные думы о предстоящей зиме.

— Ух и холодрыга! — сказал вошедший в избу дружинник, присовываясь к большой забеленной печи и грея об её тёплый бок шершавые иззябшие руки. — Слыш, Игнат, там за росстанями народишко какой-то показался, богомольцы, что ли, ползут, не разглядел. Ты сходи, встреть, поспрошай, куда и откуда…

Сменщик Игнат не спеша вытянул с загнетка печи сапоги, проверил — просохли? — и оставшись недоволен обнаруженным, пробурчал:

— Ну бы их к ляду… Целыми днями идут-бредут, шалыганы. Чего дома не сидится? Одно дело купцы, это понятно, иль там работнички отхожие; а этим что надо? Нищебродят, калики перехожие: в одном монастыре покормятся, в другой шкандыбают! Нехрен было столько грехов копить… Да и какие у деревенского мужика или бабы грехи могут быть? Ну, с кумом по-пьянке подрался… Ну, дала разок соседу, не разобравшись, в темноте в амбаре. И что?! По такой малости Господа всякий раз тревожить? Вот взять боярина какого или князя: тут, конечно, грехов нажито — всей епархией не отмолить.

— Эт верно, — первый дружинник полез на печь, — слышал, Иван Данилович из Орды вернулся? Говорят, война будет.

— Кому война, кому мать родна. Может, сюда, до Можая, и не докатится!

Игнат, накинув на плечи широкий нагольный полушубок — сабля торчала сзади как хвост дворняги — двинулся к двери. Вернулся он довольно скоро и не один, за ним в тепло избы протиснулся странного вида человек. Сказать, что человек этот был плохо одет означало бы искажение истины — бродяжка был почти раздет: сквозь прорехи грязного зипуна виднелось голое тело, ниже зипуна все заканчивалось намёком на порты той же расцветки, что и зипун, еще ниже не было обуто даже лаптей — были кули из рогожи, перетянутые сыромятными ремешками.

— Какого рожна… — удивился первый дружинник, принюхиваясь.

Незнакомец, не смущаясь недобрым приемом, прильнул к печи всем телом, сипло сказал:

— Что, Мартын, своих не узнаешь?

Дружинник, свесив голову, вгляделся в нежданного гостя:

— Не десятский ли Александр Степаныч? — неуверенно спросил он.

— Пожрать дадите — стану Александр сын Степанов, а до сей поры беглый тверской колодник Алексашка Одинец.

— Да ну?!! Мать честная! Сколько лет, сколько зим!

Ни баня, ни отысканный бывшими сослуживцами кое-какой наряд — старенькая рубаха висела вдоль исхудавшего тела тысячью складок — ни сытный ужин в доме десятника пограничной стражи Мартына Нянка (два года назад, после ухода Одинца, Мартын заступил на его место) так и не смогли вернуть беглецу окончательный человеческий облик, требовалось время.

— Похож на кошку, весь полосатый, — подытожил в бане Мартын, оглядывая иссечённую шрамами спину Одинца.

— Ничего, кошки живучие, да не все это помнят, — загадочно ухмыльнувшись, ответил Одинец.

Вечеряли впотьмах, в хозяйкином куте горела лучинка, хозяйка трудилась над пряжей, теребя кудель и привычно и ловко крутя веретено. На полатях вповалку лежали дети, блестели любопытными глазёнками. Мужчины, разомлев от душноватого тепла избы, сидели за столом.

— Больше месяца сюда добирался, кружным путём пришлось, по краю новгородских земель. Спасибо добрые люди надоумили напрямик из Твери на Москву не идти. Там сейчас наглухо весь проезд закрыт.