Я не пытался, как делали многие мужчины моего возраста, повысить самоуважение за счет юного женского тела. Я не горевал о том, как с каждым годом становлюсь старше, не испытывал ненужного страха смерти, не печалился об ушедшей молодости. Напротив, мне нравилось многое из того, что принес мне мой успех в жизни. Богатство, уважение, авторитет, столики в хороших ресторанах, горячие полотенца в самолетах, всё то, чем история награждает завоевателей в этой жизни. За всё это я благодарен по прошествии времени. Однако то, что я делаю, было очевидно даже для меня самого. Я пытался обрести единственное, что потерял, то, чего жизнь не дала мне. Каждая из моих жен и множество женщин в промежутках между браками, намного моложе меня, и с каждым разом эта разница становилась всё больше, были копиями Лиз. Я не говорю ни об их внешности, хотя все они были одного типажа (светлокожие, худощавые, в очках), ни об их темпераментах, общим для которых была склонность к ментальной агрессии. Я говорю о том, что в каждой из них я желал увидеть ее, чтобы не потерять смысл жизни.
То, что жизненные пути меня и Джонаса пересекутся, было неизбежно. Мы жили в одном мире. Наше первое воссоединение произошло на конференции в Торонто в 2002 году. Прошло много времени, достаточно для того, чтобы мы не стали говорить о моем внезапном исчезновении. «Как ты, черт побери?», «Ты совсем не изменился» – вот какими были наши первые фразы. Мы клялись друг другу, что больше не потеряемся, так, будто до этого мы не потерялись на десяток лет. Он конечно же вернулся в Гарвард – дело семейное. У него было ощущение, что он на грани прорыва, однако он не распространялся на этот счет, а я не стал настаивать. Что же до Лиз, он изложил мне лишь сухие факты, рабочие. Преподает в бостонском колледже, ей нравится, студенты ее боготворят, она пишет книгу. Я попросил его передать ей привет, на этом дело и закончилось.
На следующий год я получил рождественскую открытку. Из тех открыток с фотографиями, где люди пытаются показать, какие у них прекрасные дети, хотя на открытке были только они сами. Снимок в какой-то пустынной местности, оба с головы до ног одеты в хаки и, боже правый, в настоящих пробковых шлемах. На обратной стороне почерк Лиз, торопливый, будто она вспомнила об этом в последний момент. «Джонас сказал, что с тобой повстречался. Рада, что у тебя всё хорошо!»
Эти открытки приходили мне год за годом. На очередной открытке было очередное экзотическое место и декорации: на слонах в Индии, рядом с Великой Китайской стеной, рядом с носом корабля, в меховых парках на фоне покрытого ледником берега. С радостными подписями, но каждая из них выражала депрессию, желание компенсации. «Какая чудесная у нас жизнь! Правда! Богом клянусь!» Я начал подмечать и другие детали. Джонас оставался всё тем же бодрым парнем, как всегда, а вот Лиз старела преждевременно, и не только физически. На первых фото ее взгляд выглядел рассеянным, будто ее сняли неожиданно, но на поздних она пристально смотрела в объектив, будто человек, которого снимают для газеты. Ее улыбка выглядела искусственной, словно результат волевого усилия. Может, мне это казалось? Более того, может, это было мое воображение, что в ее мрачном взгляде заключалось некое послание для меня? А их тела? На первой фотографии, в пустыне, Лир стоял позади нее, обнимая ее. Но они становились всё дальше год от года. Последняя фотография, которую я получил в 2010 году, была сделана в кафе у реки, судя по всему – Сены. Они сидели друг напротив друга, так, что рукой не дотянуться. На столе стояли бокалы с вином. Бокал моего бывшего товарища по комнате был почти пуст, бокал Лиз – почти нетронут.
Тем временем пошли слухи насчет Джонаса. Я всегда знал, что он склонен к несколько внеземным страстям, однако слухи меня тревожили. Говорили, что Джонас Лир совсем слетел с катушек. Что его исследования перешли в область чистой фантастики. Последняя его статья в «Нэйчур» касалась предмета его исследований лишь вскользь, однако люди уже начали называть его долбанутым. Он больше не публиковался и не появлялся на конференциях, где в кулуарах регулярно подшучивали на его счет. Некоторые из коллег заходили настолько далеко, что намекали, что его преподавательская работа под угрозой. Определенная доля ехидства являлась частью нашей профессии, теория о том, что падение одного есть путь к вершинам другого. Но я начал всерьез беспокоиться за него.
Прошло совсем немного времени с того момента, как Джулианна выбросила белое полотенце, окончив наш суррогатный брак, когда мне позвонил человек по имени Пол Кирнан. Я раз-два с ним встречался, он работал по клеточной биологии в Гарварде, был младшим коллегой Джонаса, человеком с превосходной репутацией. Насколько я понял, наш разговор ставил его в неудобное положение. Он знал о нашей давней дружбе, но суть его слов состояла в том, что он опасался, что его преподавательская работа окажется под угрозой из-за того, что он близко связан с Джонасом. Не могу ли я написать рекомендательное письмо? Моим первым желанием было сказать ему, что пора наконец повзрослеть, что ему вообще повезло, что он знаком с таким человеком, как Джонас, и черт с ними, со слухами. Но, учитывая обычное для учебных комиссий бесчестное поведение, я понимал, что в его словах есть смысл.
– На самом деле по большей части это связано с его женой, – сказал Пол. – Ему можно лишь посочувствовать.
Я едва не бросил трубку.
– О чем вы вообще говорите?
– Простите, я думал, вы знаете, как старые друзья, всё такое. Она тяжело больна, и это плохо. Наверное, мне не стоило этого говорить.
– Я отвечу вам в письме, – сказал я и положил трубку.
Я был в полной прострации. Нашел номер Лиз среди номеров Бостонского колледжа и начал названивать. А потом положил трубку. И что я скажу после стольких лет? Какое право я имею вмешиваться в ее жизнь сейчас, настолько поздно? Лиз умирала. Я не переставал любить ее ни на секунду, но она – жена другого мужчины. Просто чудесно, что они так долго продержались вместе. Если я чему и научился от своих родителей, так это тому, что в смерти супруги становятся едины. Может, это моя давняя трусость тому виной, но я не стал звонить.
Я ожидал новостей. Каждый день проглядывал похоронную страничку «Таймс» с мрачной решимостью человека у постели умирающего. Мало общался с коллегами, избегал друзей. Отдал квартиру Джулианне и снял квартиру с одной спальней в Уэст-Вилидж, чтобы исчезнуть ото всех. Что я стану делать, когда не станет моей Лиз? Я вдруг понял, что где-то в потаенных уголках моего мозга затаилась мысль о том, что когда-нибудь каким-то образом мы будем вместе. Может, они разведутся. Может, Джонас умрет. А теперь у меня не осталось надежды.
Как-то вечером, перед Рождеством, зазвонил телефон. Время было к полуночи, я только что улегся в кровать.
– Тим?
– Да, это Тим Фэннинг.
Позднее время звонка раздражало меня, а голос я не узнал.
– Это Лиз.
Мое сердце ударилось о ребра. Я не мог найти нужных слов.
– Алло?
– Я слушаю, – с трудом ответил я. – Так здорово услышать твой голос. Ты где?