Бог нажимает на кнопки  - читать онлайн книгу. Автор: Ева Левит cтр.№ 58

И разве осудишь народ за такие желания?

Нет, не осудишь.

А вот за это?

– А вы слышали, говорят, за каждого обнаруженного врага и шпиона будут талоны на дефицитные продукты выдавать.

– Да вы что!

– А что?

– А то, что здорово это! Давно пора!

– У жены день рождения скоро, хорошо бы к этому событию разжиться коньячком.

– Тогда смотри в оба. Выглядывай врага. На ловца и зверь бежит.

Люди уставшие. Люди потухшие.

Странно это. Ведь большинство из них верующие. А глаза не горят.

Привыкли к чудесам? Пообносили обесценившееся волшебство?

На асфальте расчерчены классики. Девочка подталкивает носком ботинка камешек и прыгает по клеткам вслед за ним.

В клетках номера. Не один, два, три и дальше по порядку, а от больших к малым, от миллионов к единицам.

В верхней одинокой клетке, куда еще скакать и скакать, слово «Бог». Большими круглыми буквами, с крошками поломавшегося от излишнего усердия девчачьей руки мела.

Это, значит, вот она – ее такая разлинованная мечта. Из грязи в князи. От плохого номера к хорошему. И к Богу поближе, хоть на работу, хоть в постель.

Может, она и сама этого не осознает. Может, не знает всех подробностей взрослой жизни, где все под этим самым Богом ходят. Но смутно желает продвинуться – вот и толкает камушек. Вот и шепчет про себя: «Подальше лети, подальше!»

– А что это ты, девочка, по этому слову ногами ходишь? – спрашивает случайный прохожий и прищуривается над верхней клеткой на расчерченном асфальте.

Девочка приседает от неожиданности и от пристальности буравящего взгляда.

– А что это ты слово «Бог» топчешь? – повторяет прохожий.

«А вот интересно, – думается ему в этот момент, – жалобы на детей тоже принимают?»

Дочь покойной любительницы черешни провалила карьеру в рекламном бизнесе и благодаря своему низкому сексапильному голосу устроилась в телефонную службу.

Она работала на открытой линии для желающих поделиться информацией о подозрительном поведении граждан и в последнее время все чаще сталкивалась с жалобами на один и тот же номер – 22-й. Его личное дело распухало день ото дня.

К концу каждой рабочей смены дочь покойной любительницы черешни составляла отчет для начальника, который фильтровал полученные от нее сведения и решал, чему доверять, а что отбросить как ненужную шелуху элементарной человеческой зависти и глупости.

Понятно, что часто повторяемые информаторами номера представляли для него особый интерес, и к ним он относился со всей серьезностью.

«Вот и удивится же он, – думала телефонистка, – когда увидит, что только у меня 22-й упоминается четырежды. А ведь есть и другие девушки на линии. Интересно, сколько раз сталкиваются с этим номером они?»

Ей лично сегодня сообщили, что 22-й во время поездки в метро делал пометки в блокноте. Заглядывая ему через плечо, информатор смог различить следующие подозрительные слова: «37-е доказательство» и «разоблачение диктатора».

Оно конечно, может, все совсем невинно. Ну мало ли, человек в метро поэму пишет. Однако же, лучше принять к сведению. Информатор – номер 27 834-й.

У телефонистки уже выстроилась определенная теория, основанная на проведенной ею статистике звонков. Теория заключалась в том, что доносительские качества особо присущи номерам от 20 до 100 тысяч. Как будто именно эта социальная группа развила в себе особый инстинкт к услужению. Большие номера звонили редко (должно быть, махнули рукой на собственный статус и возможность продвинуться). Малые номера не звонили никогда (должно быть, их устраивало то положение, которое они имеют). Хотя все это, конечно, лишь ее личные домыслы.

А вот интересно будет когда-нибудь все это систематизировать и записать – может получиться любопытная научная работа.

Если, конечно, ей хватит времени и упорства.

Нет, хватит вряд ли.

Потому что времени пока катастрофически не хватало.

В свою смену она не могла даже отпроситься в туалет из-за шквала звонков, которые разрывали все линии. И перекусывать – как, впрочем, и остальным ее товаркам и товарищам – ей приходилось, не снимая наушников и не отрывая хотя бы одной руки от клавиатуры.

– Девушка, а я вот что имею сказать, – начинался очередной разговор из тех, что сменяли один другой без секундного даже перерыва и казались вымученными одним умом, одним больным воображением.

– Я вас внимательно слушаю, – уверяла она.

– Так этот гражданин, стало быть, идет, а ширинка у него расстегнута.

«Ну ты и козел, – думала дочь покойной любительницы черешни. – Ну какое тебе дело до чужой ширинки? Может, у человека молния разошлась. Или забыл застегнуть по пьяному делу».

Но вслух она ничего не произносила – не по чину: им полагалось слушать и записывать, а не возражать.

– Я точно вам говорю: эксгибиционист это проклятый! Смущает сознание малолетних. Вы бы видели, сколько народу на эту его ширинку пялилось. А оттуда труселя виднеются – сиреневые. Я вас спрашиваю: нормальный мужик вообще наденет сиреневые трусы? Гомик он растленный, по детские души на охоту вышел. Посадить его надо. Слышите меня? Посадить – и поскорее!

Она послушно вбивала данные: номер жалобщика, номер того, на кого жалуются, место и время происшествия.

– Я его сразу, заразу, раскусил, – заливался информатор. – Так что примите меры. А если я эту гниду голубую в сиреневом еще один раз на свободе увижу, то на вас буду жаловаться. За то, что не вняли голосу народа.

Она послушно записывала.

Опять же, странно, что на номер 22 доносили все больше по делу. Как будто другие номера привлекали только сумасшедших, а этот – людей по-настоящему серьезных и политически чутких.

Вторая жалоба на 22-го за сегодняшний день посвящалась его манере речи.

Некто спешил донести, что в ответ на уличное оскорбление в том, что 22-й – гнусный сноб и чурается простого народа (у него попросили закурить, а он ответил, что не курит), тот возразил обидчику стихами:

То есть не то чтобы он прямо-таки оскорбившего имел в виду. Он как-то словно вскользь эту муру зачитал – вроде как самому себе по большей части, а остальным по мере понимания. Но как же можно такое при людях проповедовать?

Хорошо, у доносителя всегда при себе диктофончик имеется. Только после третьего прослушивания смог стишки расшифровать. А стишки опасные: что это еще за рай и ад? Мы, как известно, всей страной раю в лице Бога, нашего заступника, присягнули, так что упоминания об аде получаются совсем уже неуместными. И почему нас к 1916 году отсылают? Это что за исторический момент такой? Что за намеки?