Золотарь, или Просите, и дано будет… - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 51

И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.

Бытие, 3

Но в насмешку над немощным телом

Вдруг по коже волненья озноб.

Снова слово становится делом

И грозит потрясеньем основ.

А. Галич

1

— …вот, — сказал капитан Заусенец.

Капитан Непейвода взял протянутую ему записку.

— Нарушал, — раздумывая, пробасил он. — Распивал в неположенных. Оказал сопротивление.

— Иди в жопу, — сказал капитан Заусенец. — Оформляй.

— Оказал, говорю. Сержант Шевчук в обиде.

— Шевчук на природу в обиде, дебил. Оформляй.

— У меня обеденный перерыв.

— Лёнчик, не буравь мне череп. У тебя в обезьяннике много народу?

— Один. Твой.

— Не мой, а ихний, — капитан Заусенец ткнул пальцем в потолок. — Ты записку прочти, а? У нас всеобщая грамотность.

— Ну, прочел.

— Оформляй и топай жрать. Пока не остыло.

Капитан Непейвода вздохнул:

— Хамло ты, Заусенец.

— Ага. Где Шевчук его нашел?

— В сквере Победы.

— Что он там делал?

— Портвейн хлестал.

— Какой?

— Крымский белый.

— Что еще?

— Ерунду орал.

— Какую?

— Что всех убьет из интернета. На хрен. И сам застрелится.

— Так и орал?

— Не знаю. Шевчук сказал — так.

— Что у него взяли?

— Кто?

— Шевчук.

— Обижаешь, Заусенец.

— Обижаю. Короче, верните.

— Мобильник.

— Бабки тоже верните.

— Не было там бабок. Слезы одни.

— Верни, Ленчик. По-хорошему.

— Слушай, Заусенец… Кто он? Алкаш, говно собачье. Псих. Шевчуку ухо расцарапал. До крови. А ты вот записки носишь. На меня рычишь. Обижаешь по-всякому. Я злопамятный, ты имей в виду.

Капитан Заусенец наклонился к капитану Непейводе. Казалось, хорек вот-вот вцепится в нос жирному барбосу. Дежурный хотел отодвинуться, но не смог. Помешала стена.

— Не грози мне, Лёнчик. Оформляй.

— Ой, как жалко, — всплакнула баба Галя. — Пропадет ведь.

Лариса Петровна закурила.

— Пропал, — бросила она, выпустив колечко дыма. — Уже.

— Так ведь жалко.

— Ни капли. Ни мизинчика.

— Приличный человек какой…

— Все они приличные. А потом хлоп, и жену зарезал.

— Он в разводе.

— Вот-вот. От такого ангел сбежит. Он со мной никогда не здоровался. Идет мимо, глаз прищурит — и хоть бы хны. Нет чтоб здрасте, Лариса Петровна…

Баба Галя достала из сумки вязание:

— Санечка с утра проморгается, и на угол. В рюмочную. Небритый, морда опухшая. Сотку «Чаклуна» возьмет и кофе. Я с Настасьей, продавщицей ихней, знакомая. Настасья мне и докладывает.

— У твоей Настасьи таких санечек — полрайона. Спаивает, курва. Бальзам из самогона варит. Коньяк, опять же… Палёный. Икота от него. И желудок.

— Наружу выберется, в подворотню, — баба Галя раздумала заводиться насчет Настасьи. Курва так курва. Всем жить надо. — Там и пьет, на свежем воздухе. Курить стал. Раньше-то некурящий был, как мой покойник…

— Людка говорит, на похоронах его видела.

— Кто умер?

— А никто. Людка на кладбище старается. В оградке прибраться, то да се. У кого времени мало, да денег много, ей поручают. Говорит, твой Санечка у могил ходит. Надписи читает. А если кого хоронят, беспременно рядом встанет. Смотрит. Завидует.

— Ой…

— Вот тебе и ой. Скоро уже.

— Чего скоро-то?

— Газом траванется. Или вены вскроет. Если газом, может дом рвануть. В Днепропетровске один такой рванул. В новостях показывали. Ты думай, Галина. Твой дом, тебе жить. Я ему не соседка.

— О-ой…

— Мой такой же был. Слова не скажи. Налево бегал, сволочь.

— От тебя?

— А то ты не знаешь… Жалостливая ты, Галина. Ездят на тебе. А на мне где сядешь, там и слезешь. Вот рванет дом твой Санечка, вспомнишь мои слова…

— Нет, ты понял! — сказал Квач. — Прикольный хмырь.

— Муйня, — возразил Тролль.

— В сраке у тебя муйня. А я слушал. Прикольно, да.

— Чё там прикольного? Наша Таня громко плачет…

— Не, Тролль. Не так. Вот у тебя муйня, это точно. А у него… — Квач нахмурился, вспоминая. — Привет, мой друг Татьяна, значит. Пусти меня в жильё… Красиво.

— Ага, в жильё. Перепихнуться.

— Тебе одно чешется. Нинка не дает?

— Не дает.

— Ну и не даст. А хмырь, он…

Квач поискал слово, не нашел и повторил:

— Прикольный. Другой бы забздел. Я ж вижу — бухарик. Щас бабла сострижем, по-легкому. Все бздят, когда их тормозят. А этот ржать начал. Типа мы ему клоуны. На фига вам бабки, братва? Это он нам, понял? На фига? Давайте я вам стихи почитаю…

— Я не клоун, — обиделся Тролль.

И пожалел, что не дал прикольному хмырю звездюлей.

— Ты вот так можешь? Привет, мой друг Нинка! Пусти меня в жильё! Тебя, мой друг Нинка, так мало я любил…

— Я ее ваще не любил. Не дает.

— И не даст. Ты ей стихов не читаешь. Вот хмырю она даст…

— Блин!

Тролль задумался. Наверное, Квач прав. Хмырь прикольный. Прикольному Нинка точно даст. Вон как вчера уши развесила. И глаз на слезе. Найду книжку, дал себе зарок Тролль. Заучу. Три страницы. Ну, две. Прочитаю Нинке, она даст.

— Я иногда думаю, Тролль…

— Ты? — решил подначить Тролль.

И получил в рыло.

— Вот думаю я иногда, — Квач изучил дело рук своих, и увидел, что это хорошо. — Говно ты, Тролль. И Нинка говно. И Суслик. А я с вами тусуюсь. Прав бухарик.

— В чем это он прав?