Тирмен - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов cтр.№ 34

– Фу ты!

Еле «Маузер» удержал. Помотал головой, воздуха холодного глотнул. Ясное дело, чудится. Видать, от болезни. Только бы Леонид Семенович не заметил. Подумает еще! Нет, не заметил. Взял сероглазый у Пьеро пистолет, кинул быстрый взгляд на банки-мишени. Бах! Навскидку, почти не целясь.

Улетела последняя банка далеко-далеко.

– Что попал – молодец, – улыбнулся. – Только не цель это, братец Камушек, баловство одно. Стрельба, она науку любит!

Помотал ладошками братец Камушек, тяжесть стальную с пальцев стряхнул. Усмехнулся в ответ:

– А научите, Леонид Семенович!..

Схитрил Пьеро насчет «научите». Учили его, когда в банде Сеньки Жадика три месяца кантовался. Там младенцы грудные не к хлебной «жевке», а к «Нагану» тянулись. И пострелять пришлось, и учителей послушать: про мушку, про целик, про то, как дыхание задерживать. Главное, оружие первым вынимать следовало – и первым курок спускать. Выстрелил – убил. Все прочее для солдат и для господ, что охоту любят.

Не выучиться хотел Пьеро, просто стрельнуть еще разок. Но Леонид Семенович очень серьезно к просьбе отнесся. «Маузер» под куртку спрятал, достал что-то маленькое, вороненое, а в руки не дал. Подумал, обратно в карман сунул.

– Стрельба науку любит, – повторил. – А наука разная бывает. Самое сложное в ней – не железо, а человек. Слыхал, братец Камушек: оружие – продолжение твоей руки? Такое часто говорят. И еще говорят: научись чувствовать, что без пистолета ты вроде как не весь, не целый. Оружие любить нужно, словно родича или друга. Согласен?

Вздрогнул Пьеро. Откуда ему знать? Испытывает его сероглазый. Однако ответить попытался:

– Я, Леонид Семенович, слышал, что, когда стреляешь, надо себя гранитом представить. Каменный ты, ни единой щелочки. И мысли каменные. Слышал, а представить не могу. Люди не камень, верно? Мне говорили: убивает не оружие, а желание. Прицелился – смерть глазами послал.

Сказал и понял: плохи дела. Опять мысли длинными и тяжелыми стали. И слова трудные: слишком взрослые.

Леонид Семенович Пантелкин в ответ сжал губы, словно обидел его чем-то братец Камушек. Кивнул резко:

– И так говорят. Видишь, сколько слов накрутили? А почему? Не хватает их, слов – наших, человеческих. Вроде как не мы пулю посылаем, а кто-то другой. Мы лишь оружие, придаток к пистолету. Не мы решаем – за нас решают. Не мы – нами целятся. И убиваем тоже не мы.

Поглядел Пьеро вокруг. Пустырь заснеженный, железнодорожная насыпь, банки, пулями пробитые. Ясный день, а все равно не по себе, когда слышишь такое.

– Это я не к тому, что вины нашей нет. Есть вина! Пистолет и осечку дать может, и патрон перекосить. А раз мы, люди, стреляем без осечек, век за веком, значит, согласны чужую волю выполнять. Подписались, так сказать. И кровь не на ком-то – на нас… Ты уже понял, братец Камушек, к кому в гости попал?

Смотрели серые глаза в упор. Кивнул Пьеро, ответил спокойно, по-взрослому:

– Кто ж Леньку Фартового не знает, Леонид Семенович? Я пока в Петербург ехал, наслушался. Честно скажу, не похожи вы на бандита. Или я уркаганов не видел?

– Потому и про чекиста спросил?

Отвернулся Пантелкин, руки в карманы куртки сунул. Будто холодом его пробрало.

– Не чекист я, Камушек. Был грех, служил, только не удержался. Адова работа! И бандит из меня никудышный. Лихости одной мало, а фарт – он ненадолго. Дезертир я, братец…

Ага, так мы вам сразу и поверили. Навидался Пьеро дезертиров: грязные, в шинельках вшивых, небритые, хлеб клянчат, могут и обрез достать. Разве Леонид Семенович грязный? И война кончилась.

Не иначе, умел сероглазый мысли читать. Кинул через плечо:

– Тех, кто с войны бежит, еще простить могут. А я… Я дезертир Смерти, нас не милуют. Было у меня дело в руках: важное, не каждому поручат. Одного из тысячи выбрали, поверили, а я деньгой соблазнился. Деньгой и кровью. Был тирмен Пантелкин, стал бандит Пантелеев. Сорвался бешеной собакой с цепи, только и осталось – пристрелить. Ты вот оглядывался, Камушек. Чего видел? То-то, что ничего, снег да грязь. А я… Не отпускают, по пятам идут, ночью, днем…

Пьеро слушал, понимал с пятого на десятое и думал, что самое время пугаться. По-настоящему. Нет, не шел страх, задержался в пути. А Леонид Семенович ладони из карманов вынул, кулаки сжал, голову запрокинул.

Уставился в серое небо.

– А все равно не по-твоему выйдет! Слышишь меня? Слышишь? Не по-твоему!..

Эхо пошло гулять над рельсами.

– Извини, Камушек! – оскалился улыбкой Ленька Пантелеев, странный человек. – И в голову не бери, забудь. Но не до конца. Главное помни: раз мы – оружие, раз нами стреляют, значит, мы тоже – чья-то рука. Без нас этот «кто-то» неполон. Когда целимся, когда курок жмем – мы не просто люди. И думать должны иначе, и чувствовать. Представь, будто ангел ты, людишек перебирать послан. Без гнева, без злости, долга ради. Не пистолет наводишь – стрелу огненную пускаешь, чтобы миру порядок дать. Понял, Камушек?

Скользнула ладонь в карман, не сама вернулась. Знакомый черный вороненок.

– «Бульдог паппи». Револьвер бельгийский, фабрики Франкотта. Как раз для тебя. А теперь – стреляй, Петр!..

Надо же, по имени назвал!

Думал Пьеро, что после разговора такого пальцы трястись будут. Обошлось. Взял револьвер, барабан для верности прокрутил.

Повернулся.

Есть банки? Нет банок. Ага, вот одна, на боку лежит, спряталась, думает! От ангела не спрячешься. Тело само собой повернулось, и рука вверх поднялась. Сейчас вниз, поймать мишень на мушку. Ничего трудного, просто банка…

…Не банка, не жестянка ржавая. Красная пропитая рожа под зеленой фуражкой со звездой, тоже красной, с плугом и молотом. Знакомая рожа! Товарищ Катков, начальник Губчека. В ту ночь, когда упала под прикладами дверь, первым вошел с «Наганом» наперевес.

«С кем имею честь?» – сухо и ровно спросил отец.

Нажал на спуск ангел Пьеро.

И рассмеялся.

Стреляли еще два раза. Первый там же, за Лиговским, второй – далеко за городом. Или в другом городе, если честно. Леонид Семенович объяснил, что Детское Село, хоть и маленькое, но тоже город. Раньше оно было Царским, и жил там поэт Пушкин. Они гуляли в большом парке около дворца, здесь и стреляли – отошли подальше, за старую башню.

Но вообще-то виделись редко. Приходилось целыми днями ждать Леонида Семеновича у Лельки на квартире. Ее (квартиру, не толстуху) надо было называть «хазой». Мальчику это слово не нравилось. И те, кто туда приходил, пока сероглазый отсутствовал, не нравились. Особенно Сенька Гавриков. Пьеро едва посмотрел на него, сразу понял: Сенька и есть. А вот Лелька Сеньке радовалась, хотя тот сережек ей не дарил, а приходил сильно выпивши.