Шутиха - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 38

Честно.

Утирая замурзанную рожу бейсболкой.

— Вот, вот!.. — заперхал, клокоча горлом, Потап Алибекович. — Видите? Довели человека...

— Окстись, Альбекыч! — поджала губы одна из старушек, в мятом пыльнике и оренбургском пуховом платке (видать, мерзла даже в июле). — Ты ж его и довел, болезного!

— Вертухай поганый! Стукач! Наел харю-то, стрелок ворошиловский!.. — Похоже, вторая леди когда-то строила Беломорканал. — С кайлом он! С хайлом он!

— Ирод языкатый! Сколопендру со свету сживет, аспид!

— Точно! Меня вчерась уличал: ты, грит, Мосевна, бандерша и самогоноварилыцица! Тюрьма по тебе, грит, плачет! А сам намекает: отлей, мол, литру! Я т-те отолью! Ужо отолью на анализы!

Загудела, заворчала грозовой тучей вольница доминошников. Нахмурились усатые лыцари; из-под бровей колючки недобрые — скуси патрон! пли! Съежился, злыдень? усох?! пнем трухлявым решил прикинуться, чтоб пронесло?! Ох, пронесет, так пронесет, что месяц с очка не слезешь! Уж и слово кто-то бросил: “Хлопцы, забьем козла?” Непонятно бросил, двусмысленно. Поднялся из-за стола, оправив седой чуб, полковник Перебыйнос. Цыгарку недокуренную в кулаке скомкал.

Харкнул под ноги:

— Пошто шутейку в слезы вогнал, змий подколодный? Пошто честных баб на людях срамишь, окаянец? Заткнул бы пельку, опудало брехливое, не позорил двора. Не то, гляди, осерчаем...

И кашлянул басом, со значением. Детвора тут как тут:

— Дядя клоун, не плачь!

— Дядя клоун, он дурной! Он на всех ругается!

— Берлович — дуракович! Берляк — дурак! Берляк...

— ...получит в пятак!

— Не плакай, клован. На кафетку. Вку-у-усная!..

А похмельный баобаб, завязав с вопросами интеллигенции, шагнул к рупору нравственности. Будто по ниточке шел, родимый. Будто младой поручик на плацу. Взял за впалые грудки, с явственным скрипом вознес в эмпиреи. Дыхнул перегаром:

— Шо, бляха-муха? На убогого вякать, да? Ты на меня вякни, мухомор! Расплодилось вас, бактериев...

Разжал пальцы и, мрачно следя за бегством Берловича, велел:

— Ты, убогий, меня жди. Не уходи никуда. Я пива притараню...

Кативший мимо тележку с фруктами лоточник Реваз остановился, утер шуту слезы передником и извлек три тяжелые грозди: “кардинал”, “кишмиш” и “дамские пальчики”.

— Кюшай, дарагой, да? Витамин-шмитамин, да? Сам ешь, гурия корми, детишка корми! Палахой чилавэк слушай нэ нада, дядя Реваз слушай нада! Реваз слушай, “дамский пальчик” кушай! Вай, сладкий, вай, полезный! А станет палахой чилавэк собака гавкать — скажи дядя Реваз, да? Зарэжу, клянусь мама! Требуха наружу, сэрдце на шашлык!

Золотозубая улыбка лоточника говорила: шутка — ложь, да в ней намек! Разумеется, все прекрасно знали, что общий знакомец и любимец Реваз никого резать не будет. Ну, дом поджечь, любимого пса освежевать, в “витамин-шмитамин” цианистого калию впрыснуть — это еще куда ни шло, а резать зачем? Сказать двоюродному брату Шамилю, сыну тети Мириам, он и так застрелит кого укажут...

Торнадо угасал, всосав сам себя, как Вездесос из мультика “Yellow Submarine”. Пьеро, вертясь на асфальте, уже строил рожи хохочущей детворе, от стола доминошников, словно от погоста восставших мертвецов, гремел стук костей, завершившийся воплем, достойным капитана Ахава при виде Белого Кита: “Рыба!” — а Шаповал взирала на реанимированную идиллию с тихим изумлением. Сейчас был тот редкий момент, когда, глядя на шута, она не испытывала раздражения. Очень хотелось понять. Узнать правду. Минуту назад этот неприятный человек плакал навзрыд, и вот — веселится вместе с ребятней. Притворялся? В конце концов, он — профессионал: кривляка, притворщик, фигляр... Но когда он притворялся? Раньше, в слезах, — или теперь, смеясь?!

Или — никогда?!

Допустить последнее означало сойти с ума.

Только сейчас, машинально утирая слезы, почувствовалось: глаза устали. Вот и слезятся. Двор еще секунду назад был ужасно ярким. Невозможно. Ослепительно. Сверкали ветки акаций и кленов, словно их увешали серпантином и китайскими фонариками. Нос баобаба-утешителя: царский пурпур. Глаза бабушек у подъездов: огонь в печи. Гроздья дареного винограда: лиловый отлив, дымчатый топаз, легкий изумруд. Золото во рту Реваза. Фейерверк детских шорт и маечек. Белизна чуба полковничьего: снег вершин. Очень яркий случился двор. Даже страшно. Только у кочегарки, бессмысленной летом, из-за которой выглядывал Берлович в изгнании, топорщились какие-то серые и грязно-коричневые нитки, лохматясь на концах острыми, опасными заусенцами. Странная прореха зияла во дворе, медленно зарастая. Глаза б ее не видели.

Вот и не видели. Слезились.

То ли от яркого, то ли от тусклого; не поймешь, от чего именно.

Ах да. Еще у прорехи стояла старуха. Чужая. Худая. Сплетенная из колючей проволоки этих нитей. Молчаливая, тихая старуха. Пристально изучая двух женщин и шута. При беглом взгляде на нее желудок схватывало влажной, холодной пятерней: очень хотелось есть. Будто и не завтракали. Яичницу бы!., яркую: белок, желток, томаты, кинза...

Потом старуха ушла.

ЛЕГЕНДАРНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

У Александра III был личный горбун — шут Ульян, который колобродился в столице, учиняя разные непристойности и пакости. С Ульяном император и пьянствовал, а тот учил Александра III через рюмку в зеркале узнавать свою судьбу. Враги императора утопили горбуна, после чего, лишившись единственного верного друга, Александр III запил не на шутку. Пьяному ему являлся Ульян, и они снова беседовали. А придворные показывали на дверь, за которой пил император: “Опять ушел искать горбатого...”

Поищем горбатого, о друг наш читатель?

Искренне твои, Третьи Лица.

Ручеек Малой Ильфо-Петровской свернул раз, другой, светофор дал зеленую отмашку, и полноводная река Героев Цензуры унесла лоснящегося котика в направлении родной гавани “Фефелы КПК”. Старый морской волк Мирон, оглаживая бородку-шкиперку и попыхивая трубкой-носогрейкой, властно сжимал штурвал. Выходил из-за острова на стрежень, лавируя кормой: день выдался на редкость судоходным. Ни сигналы штормового предупреждения, ни бортовая качка, ни гудки встречных кораблей не могли смутить капитана. А на примету: “Женщина на борту к беде!” — он давно положил мертвый якорь. Это смотря какая женщина, какой борт и какая беда. Иной мужик куда бедовее бабы выходит. Взойдет на палубу, она, глядишь, и треснет.

От омерзения.

— Лево руля! Баклана задавишь! — подал голос с заднего сиденья юнга Пьеро.

Капитан и брюхом не повел. Юнга впервые в плавании, а с салаги — какой спрос? Зато владелица судна, суперкарго Шаповал, вертелась на мостике, тщетно пытаясь уразуметь: зачем она потащила с собой этого клоуна? Жалко стало, наверное. Анастасия, отбывшая в кратковременный круиз до консерватории и обратно, брать шута не захотела. Сказала: думает зайти в секретариат, насчет восстановления, а это дело нешуточное. Пьеро разом превратился в побитую собачонку, скулил и куксился — в итоге жалость змеей проникла в стальное сердце Галины Борисовны. В чем она уже начинала раскаиваться.