Вот идет цивилизация - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Тенн cтр.№ 97

Тут меня озарило.

– Вы, случайно, не Нобелевскую премию имеете в виду?

Он оживленно закивал головой.

– Да, конечно! Нобелевская премия. Правом совершить путешествие во времени награждаются выдающиеся ученые – так же, как в ваше время Нобелевской премией. Раз в пятьдесят лет Гардунакс избирает наиболее выдающегося… ну, в общем, примерно так. До сих пор, конечно, награду присуждали историкам, и они профукивали ее на осаду Трои, или первый атомный взрыв в Аламогордо, или открытие Америки – на всякую ерунду подобного рода. Но в этом году…

– Правда? – перебил его Морниел. Голос его чуть дрогнул. Мы оба вдруг сообразили, что его имя известно м-ру Глеску. – А вы на чем специализируетесь?

М-р Глеску отвесил нам легкий поклон.

– Я занимаюсь историей искусства. И объектом моего изучения…

– Что? – спросил Морниел. Надо сказать, голос его больше не дрожал, а сделался определенно вкрадчивым. – Что за объект?

М-р Глеску снова чуть поклонился.

– Вы, мистер Метьюэй. Скажу вам без преувеличения, в моем времени я являюсь крупнейшим специалистом по жизни и творчеству Морниела Метьюэя. Объектом моего исследования являетесь вы.

Морниел побелел. Неверными шагами он добрел до кровати и сел так осторожно, словно боялся разбить свою стеклянную задницу. Несколько раз он открывал и закрывал рот, не в силах издать ни звука. В конце концов он судорожно сглотнул, стиснул кулаки и, похоже, взял-таки себя в руки.

– В-вы хотите сказать, – прохрипел он, – что я знаменит? ТАК знаменит?

– Вы – знамениты? Вы, дорогой сэр, более чем знамениты. Вы – один из немногих бессмертных, порожденных человечеством. Как я написал – и, полагаю, это мое наблюдение весьма точно отображает суть вещей – в своей последней книге, «Метьюэй, Человек, Определивший Будущее», «…часто ли выпадает на долю отдельной личности…»

– ТАК знаменит… – Его белокурая борода перекосилась так, словно Морниел был готов вот-вот заплакать. – Так знаменит!

– Именно так, – заверил его м-р Глеску. – С кого, как не с вас, началась современная живопись во всем ее великолепии? Кто тот человек, чье композиционное мышление и мастерское обращение с цветом определяли пять последних столетий пути развития архитектуры, кто несет личную ответственность за облик наших городов, почти любого достойного внимания артефакта, да что там – нашей повседневной одежды?

– Я? – слабым голосом спросил Морниел.

– Вы! В истории искусств нет ни одного другого человека, оказывавшего такое влияние на самые разные области творчества на протяжении такого долгого срока. С кем могу я сравнить вас, сэр?

– С Рембрандтом? – осторожно предположил Морниел. – С Леонардо?

М-р Глеску осклабился.

– Рембрандт и да Винчи – в одном контексте с вами? Да вы смеетесь! Им недостает вашей универсальности, вашего космического мироощущения. Нет, чтобы найти кого-то, хоть отдаленно сопоставимого с вами, нам придется выйти за рамки изобразительного искусства – возможно, в область литературы. Шекспир с его глубочайшим пониманием современности, со сложными органными партитурами поэзии и неоценимым влиянием на дальнейшее развитие английского языка… но даже Шекспир, боюсь, даже Шекспир, – он сокрушенно покачал головой.

– Ух ты! – выдохнул Морниел Метьюэй.

– Кстати, о Шекспире, – вмешался я. – Вам не приходилось слышать о поэте по имени Дэвид Данцигер? Дожило ли до ваших дней что-нибудь из его сочинений?

– Это вы?

– Да, – с готовностью подтвердил я человеку из 2487 года. – Это я, Дейв Данцигер.

Он наморщил лоб.

– Хм, не помню… к какому поэтическому стилю вы себя относите?

– Ну… есть разные определения. Наиболее распространенное название – антиимажинизм. Антиимажинизм или постимажинизм.

– Нет, – признался м-р Глеску, подумав немного. – Единственный поэт, которого я помню из вашего времени и географического региона, – это Питер Тедд.

– Кто такой Питер Тедд? Никогда о таком не слышал.

– Должно быть, его еще не открыли. Но не забывайте, я специалист по изобразительному искусству, не по литературе или поэзии. Вполне вероятно, – утешающим тоном продолжал он, – если вы назовете свое имя специалисту по незначительным поэтам двадцатого века, он без особого труда вспомнит ваши работы. Да, вот так.

Я покосился на Морниела – тот ухмылялся мне с кровати. Он уже совершенно пришел в себя и явно начинал оценивать ситуацию с точки зрения получения выгоды. Ситуацию в целом. Свое положение. Мое. Я решил, что ненавижу его до последнего волоска. Скажите на милость, почему удача улыбается таким, как Морниел Метьюэй? Ведь столько на свете художников – достойнейших людей, в противоположность этому хвастливому треплу… Часть моего сознания, правда, отвлеклась на другое. Хорошо известно, говорил я себе, что истинная ценность произведений искусства становится очевидной лишь по прошествии времени. Достаточно вспомнить всех тех, кто при жизни считался звездами первой величины, а сегодня начисто забыт – ну, например, современников Бетховена, при его жизни бывших куда популярнее… И кто их помнит, кроме узкого круга музыковедов? И все же…

М-р Глеску покосился на указательный палец правой руки, на сгибе которого пульсировала маленькая темная точка.

– Мое время на исходе, – сказал он. – И хотя для меня огромное, неописуемое счастье находиться в вашей студии, мистер Метьюэй, видеть вас, можно сказать, во плоти, не позволите ли вы мне просить вас о небольшом одолжении?

– Да, конечно, – кивнул Морниел, вставая с кровати. – Для вас ничего не жалко. Чего бы вам хотелось?

М-р Глеску сглотнул, словно собирался постучаться в Райские Врата.

– Я надеялся… уверен, вы не будете против… Не могли бы вы показать мне картину, над которой сейчас работаете? Одна мысль о том, что я увижу работу Метьюэя – незавершенную, с непросохшей краской… – Он зажмурился, словно не веря, что все это происходит с ним наяву.

Морниел радушным взмахом руки пригласил его к мольберту и снял с картины чехол.

– Я хотел назвать это… – тут голос его сделался масленым, как бутерброд, – «Фигуральные фигуры за номером…».

Медленно, в предвкушении м-р Глеску открыл глаза и подался вперед.

– Но, – произнес он после долгого молчания, – это ведь не ваша работа, мистер Мэтьюэй?

Морниел удивленно повернулся и посмотрел на холст.

– Да нет, точно моя. «Фигуральные фигуры за номером двадцать девять». Узнаете?

– Нет, – признался м-р Глеску. – Не узнаю. И это факт, за который я особенно признателен. Может, покажете что-нибудь еще? Что-нибудь из более поздних работ?

– Эта по времени самая поздняя, – немного неуверенно пробормотал Морниел. – Все остальные более ранние. Вот, может, вам эта понравится? – он снял со стеллажа другой подрамник с холстом. – Я назвал это «Фигуральными фигурами за номером двадцать два». Мне кажется, это вершина моего раннего периода.