Это он опять телегу лещами грузить взялся. Место не место, надежное – ненадежное… Какая разница! Уговор дороже денег, его кукишем не перешибешь. Принюхался я: нет, не врет, красавец.
– Что ж, – отвечаю. – Если честь по чести, без обману… Хвост даешь?
– Хвост даю. Не свернуть мне дулю, если увильну.
Топнул я ногой. Дом в ответ каждой жилочкой содрогнулся. Только не вверх, а вниз, к корням и дальше, где верные жилы. Будьте, значит, в свидетелях. Кто услышал, те и будьте.
А ему и горя мало. То ли в себе уверен, то ли и впрямь честно играть собрался.
Ухмыляется:
– Что, Колян? Для начала в картишки перебросимся?
– В дурня? – уточняю. – В подкидного?
– В дурня так в дурня. Иди за мной!
В той каморе, где хихикали, ни одной живой души не оказалось. За иные души не поручусь, а живой точно не было. Стол там стоял рассохшийся. А на столе – чудо-юдо со стеклянным глазом.
Вроде телевизора «Садко», которые в Новгороде на заводе «Квант» собирают.
– Это, – ржет Велиар, – мой младший браток Хам Путтер. Ударно-нажимного действия. Обыграй сперва, Колян, моего меньшого брата.
Ясное дело, кто у черта в братьях? – немец.
– Ладно, – киваю.
А куда денешься?
Скормил он своему Хаму Путтеру черную галету, тот зажевал. Крякнул, охнул, показал на стеклянном глазу колоду карт. Я обернулся, пальцем дивчину Марину поманил:
– Иди, разъясняй. Ты мне сегодня по-всякому пригодилась, давай годись дальше. Как тасовать-кидать надобно?
С бородавками-кнопками быстро разобрались. В козырях черви легли. Зашел я с валета крестового. Вслух пожалел, что нельзя картой об стол шмякнуть. Клац-клац, мигнул Хам Путтер, рыгнул и оставил меня круглым дураком «с погонами». Отроду такого не бывало, а вот случилось. Немец и есть, вражина. Фашист.
– Он все твои карты знает, Ник, – шепчет Марина.
Шепот жаркий, сладкий. У меня ухо сразу навострилось.
– Знает, – говорю, – и пусть знает.
Наговоров на таких хамов, как этот Путтер, я не слыхал. Зато карты – они всюду карты, даже на глазу стеклянном. Сложил я пальцы в нужную фигуру, прищелкнул. И губу до крови прикусил. Где были крести, там пики на месте, где черви вьют, там бубны бьют. Хоть ты фашист, хоть чудо-юдо железное, а пока карты наново не перекрестишь, правды тебе не видать.
– Сдавай, гадюка! Хрен тебе в задницу!
– В дисковод, – шепчет Марина.
А, нехай в дисковод! Девке виднее, куда хрен совать…
Вторую сдачу я Хаму Путтеру узлом завязал. С двойными погонами, генеральскими. Он, бедолага, с горя так нагрузился – довелось перезагружать. Велиар козлом скачет, по кнопкам лупит. Красный сделался, куда там пиджаку! А никуда не денешься: немцу железному ни за что карты не перекрестить. Рук у чуды-юды нету. И креста за душой.
Так что и третья сдача за мной осталась.
7
– Лады, – шипит Велиар. – Лады, Колян. Хитер ты, да я хитрее. В «Панаса» сыграем. Я тебя поймаю, будешь моим. Ты меня поймаешь…
– Я тебя, – хмыкаю, – и ловить не стану. Больно нужен ты мне. Эй, кожаны, завяжите охотнику ясны глазки!
Пока завязывали, он мелкой дрожью трясся. От злобы. Перед дивчиной и хлопцами сам себя дурнем выставил. Хаму Путтеру горя мало, а Велиару – позор. Это ему, который властью дарит!.. который прыщ на ровном месте!.. Он трясется, а я думу думаю. Во-первых, мне в чужом подвале от хозяина ни за что не спрятаться. Во-вторых, настой Горпины в брюхе урчать стал. Намекает. Ну и в-третьих, не за тем я в город явился, чтоб выигрывать.
С чертом выигрыш-проигрыш – единый кукиш.
Здесь ловчее требуется.
Раздумал я прятаться. Отошел к стеночке, жду. В брюхе урчит, вот уже и громыхать начало. Кожу на лице стянуло. По хребту мураши стайкой. Молчу, терплю. Кожаны Велиара раскрутили, Марина спела отходную: «Панас, Панас, лови мух, а не нас!» Он их и не стал ловить, сразу ко мне ломанулся. Схватил, расхохотался, да только прикусил язычок.
Слишком легко далась добыча. Нет ли подвоха?
Начал он добычу щупать. Лицо измял, извозюкал, палец в рот сунул.
Не в свой рот, в мой.
– А-а! – рычит. – Обмануть вздумал, Колян! Иди, обманка, лесом, а я за интересом!
Бросил меня и заново рыскать принялся. Умаялся, бедолашный, устал. Весь подвал перерыл. А когда сдался и повязку сдернул…
Настой Горпины-то выдохся. Торчит перед Велиаром старый пень, дед-орденоносец. На лице морщины, во рту зубов недостача. Спина еще крепкая, но сутулая. Голова лысая. Не парубок, никак не парубок Колян, каким я ему запомнился. Вот и решил на ощупь: обманка. Личина поддельная. Правильно, в сущности, решил, да не тем боком.
Стоит ведьмак перед чертом, пойманный-отпущенный.
Кожаны гыгыкают, Марина мелким бесом заливается.
Стыд-позор.
Поднялся Велиар кепкой к потолку. Шире стен плечи расправил. Ледяным пламенем горит. Страшен, грозен.
– Третий раз! Кто кого опрокинет, того и верх! Держись, сволочь деревенская!
Ну, держусь. По ухваткам видно: ему «лысогорка», борьба наша родимая, лысогорицкая, хорошо ведома. Так и я не лыком шит, не вальком валян. Кинулся Велиар, наскочил – я и упал. Хриплю, ногами дрыгаю. Он на грудь уселся, в горло когтищами вцепился:
– Мой верх! Моя власть! И ты мой, ведьмак!
А я хриплю и дрыгаюсь.
– Мой! На десять лет! Моя власть! Над тобой!
Дрыгаюсь. Хриплю. Наше дело маленькое – до срока продержаться, не сдохнуть. Годы мои, годы, лихо мне с вами… Вот уже и в очах ночь. И в сердце заноза.
А он все давит.
– Что ж это ты, Велиарушка, такое говоришь? Ай-яй-яй, какие слова! За такие слова и хвост на стол положить можно…
Ф-фух. Дождался.
Отпустило.
Сижу, смотрю. На полу вроде холодно должно быть, на бетоне, а не холодно. Жарко на полу, как в бане на полке. Разогрелся бетон, шкворчит яичницей-глазуньей. Местами дымиться начал. А все потому, что стоит в проеме первый секретарь обкома товарищ Анчуткин, в шляпе фетровой и при галстуке. Шляпу снял, левый рог наклонил – тот, что обломанный при взятии Перекопа. Лицо серьезное, задумчивое. Под копытами в полу – трещины. И с трубы над ним не каплями – кипятком шибает.
У нас с товарищем Анчуткиным договор.
Бессрочный.
Вот и явилось непосредственное начальство.
Раньше не могло: споры-игры, дела-разборки – это дело личное, а вот насильственное расторжение договора в одностороннем порядке третьими лицами – дело ведомственное. Да еще с публичными заявлениями при работниках нижнего звена.