Отец и мать - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 84

Екатерина, осенившись крестным знамением, вся в холодном, ознобном огне, потянула на себя дверь – она песенно-тоненько, как младенец, заголосила петлями.

Поликарп Петрович пояснил:

– Точно ангелы воспели с небес. А раньше – я на прошлой недели тут был – так не открывалась: и туго, и хрипло шла, явно с неохотой. Видать, дева, рука у тебя лёгкая, душа поклончивая. Может статься, нужна ты чудотворцу, дожидался он тебя, храня со Господом и меня, грешного. Ну же, родная ты моя сибирская душа, не медли: вражины-то начеку, какое-нибудь новое людиеще заглянет сюда, унюхает чего-нибудь неладное – доложит на верх, и повелят похоронить меня раньше сроку, – вроде как хохотнул старичок.

Робко вошла-втиснулась через дверной проём в крохотное помещеньице. И в первые секунды, хотя лампа светила, померещилось, что – во мрак ямы угодила: очертания какие-то смутные каких-то убогих предметов, тяжёлые, изогнутые тени корягами преграждают путь, теснота жуткая, могильная. Подкатил к груди страх, перехватило в горле.

Однако в то мгновение, когда её метущийся взгляд в углублении у кирпичной стенки выхватил какую-то витрину, под стеклом которой находилось что-то золотисто-светлое, как, возможно, яблоки, ей показалось, что помещение в существенной прибавочности, но и нежно-мягко осветилось. Возможно, однако, всего-то её природно приглядчивое молодое зрение пообвыклось быстро. Она смелее прошла вперёд, поставила на какой-то ящик лампу, склонилась к витрине и в торце её на табличке прочитала: «Мумифицированный труп человека». Подняла с полу дощечку – закрыла надпись.

Видит в витрине его. И он, уверена, живой. Кожа его светла, хотя и коричневата, хотя и в паутинке трещинок-морщинок, какие примечаешь на старинных полотнах или у бабушек и дедушек. Не бела кожа, не розова, а именно светла. Всматривается – лицо со слегка покривлённым носом, и по иконе вспомнилось, что так и в той жизни у него было. И рука его – именно его рука: на одном из пальцем не достаёт фаланги; помнит Екатерина из одной старинной книги – так кто-то из его современников и описал его руку.

Но что же она стоит, не опускается на колени, не молится, не просит о том, за чем ехала в этакую даль? Что с ней происходит?

Она не понимает себя.

Не собиралась сказать так, да сказала, будто само по себе сказалось, вылилось в такие слова:

– Здравствуйте, святитель чудотворец Иннокентий Иркутский.

Поняла тотчас и с ужасом провинившегося, совершившего что-то непотребное ребёнка – недопустимая оплошность, неподобающим образом, не по чину, не по месту себя повела!

«Да что я как малое дитя или сумасшедшая! – рассердилась она на себя. – Несу невесть что!»

– Малое дитя, малое дитя, – показалось, что отзвуками раскатилось.

И слышит, из далей ли лет, из души ли своей:

– А послушай-ка, Катя! Приложись к мощам угодника Божьего, испроси подмоги. Как-нибудь так по-простому, по-бабьи возьми да попроси ребёночка. А?

«Евдокия Павловна? Вы рядом? Что я творю, родненькая моя Евдокия Павловна! Помогите мне, направьте!»

– Так он, видать, хочет. Почуял в тебе родную, сибирскую душу, вот по-родственному и встретил тебя, как дочь свою или внучку. А ты проси, просто проси. Помнишь: «Будьте как дети»? Вот и будь простой деревенкой девочкой, которая выпрашивает у дедушки сладостей. Ну же, Катюша, попроси по-простецки, по-нашенски!

Понимает: надо, однако, какую-нибудь молитву произнести, прежде чем просить. Опустилась на колени, приложилась лбом к витрине.

Но никак нейдёт в голову ни одна молитва, словно бы ни разу в жизни не молилась, словно бы не причастна к церкви, словно бы сторонняя этой нынешней потаённой православной жизни. И только одна фраза вращается в голове, как кем-то раскрученная юла: «Отец наш святой Иннокентий, пошли мне ребёночка».

Но, выказывая волю и даже настырность, всё же пытается сказать правильно, как учили её и духовник, и прихожанки, и монахини Знаменской обители, и ещё кто-то из православных людей Иркутска, – молитвенно, высоким славянским слогом, с поминанием имени Господа и Божьей Матери. Однако «юла» не останавливается, перепутывает, сбивает, пуржит мысли и раздаётся в голове одно по одному: «Отец наш святой Иннокентий, пошли мне ребёночка».

И она, и в отчаянии, и в страхе, и в стыде, говорит, наконец. И говорит хотя и с возмущением на себя, но, на диво, – будничным, совершенно не молитвенным и даже не просящим голосом:

– Отец наш святой Иннокентий, пошли мне ребёночка.

И следом произошло невообразимое – из её уст потекли красивые, высокого православного звучания, древлие правильные слова. Она – молилась.

И молитва, можно было подумать, стала вознаграждением для неё за её эти детские, наивные, простые слова. Молилась сладостно, упоительно, бегло-легко, во вспархивании, в полёте, в парении.

Молилась и плача, и улыбаясь одновременно.

Молилась и в памяти пребывая, и вместе с тем, казалось ей, – в беспамятстве, в обмороке.

Молилась – и душа её находилась и здесь, на земле, в этой душной, тесной комнатке-келейке, и где-то там, высоко, на просторах, обреталась и нежилась.

Удивительным и диковинным было пребывание её тела и духа её.

Однако потом, уже на улице, на вокзале, а после в поезде, вспоминая, она никак не могла вспомнить самих слов молитвы, лишь ощущения дымкой-памяткой остались – что столь возвышенно, распахнуто всем своим существом она ещё ни разу не молилась, что, может быть, и не по своей воле произносила она слова, а кто-то ей нашёптывал, она же лишь повторяла примерной, восторженной ученицей.

В памяти отчётливо запечатлелись лишь некоторые слова: она просила перед ним за мать, «рабу Божью Любовь», за отца, «погибшего воина Николая», за сестру, «строптивую, но ещё не потерянную Марию», за «болезного Ивана, нынешнего супружника моей матери», за «талантливого, но хрупкого человека Леонардо» и – «за сильного, но не ведающего дорог истинных человека Афанасия».

В коридоре очувствовалась, однако не понимала хорошенько даже того, как вышла от него. Поликарп Петрович дремал сидя на ступеньке, привалившись к стене.

Не будила его, он сам очнулся, сказал:

– Ты, дева, думаю, последняя, кого я провёл к нему. Знаю: по болезни моей неизлечимой я должен был умереть ещё в прошлом году, но Господь держал меня на земля. Может быть, наша встреча – промысл Божий: тебе – чтоб для счастья земного, а мне – чтоб хотя бы толичку грехов было отпущено на пороге могилы.

Вышли на верх. Екатерина обратилась к старичку:

– Чем я могу вас отблагодарить? – мяла она в руках портмоне.

– Чем отблагодарить, спрашиваешь? Живи, дева прекрасная, счастливо, долго, в Боге. И все, все русские люди и всякий другой человек, живите счастливо, долго, в Боге, а я оттуда буду радоваться, глядючи на вас. Прощай. Христос с тобой.