Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 56

Героя Одиссеюшки.

Ладно. Успеется. Сказал же круглолицый: «Позже расскажу».

Смеркалось. Моряки оживленно переговаривались, расспрашивали лотофагов о пустяках, уминая за обе щеки щедрый ужин. Кое-кого, включая Эврилоха, успел сморить сон, и они захрапели прямо здесь, на свободных циновках — благо теплынь, и глупо утруждать себя поисками крыши над головой. Одиссей привалился спиной К сухому и упругому стволу пальмы, росшей на краю площади. Глубоко вздохнул. Напряжение дня стекало в бездны Тартара. Глохли опасения. Лишь пальцы правой руки, держа лотос, прихваченный с блюда, жили своей собственной жизнью, лениво вращая цветок за стебель. Лиловые сумерки.

В небе проступают серебряные россыпи звезд. Глубокие тени от пальм чертят песок: полосы на шкуре диковинного зверя. С моря налетает легкий бриз. Ерошит волосы, бросает в лицо пригоршню соленых запахов. Эхо стихающего разговора, трапеза на свежем воздухе. Аромат лотоса. Игра теней. Все окружающее вдруг показалось нереальным. Это сон, сладостная греза о вожделенном мире и покое — но просыпаться было бы слишком больно! Не стремись, рыжий, домой, на Итаку... домой... не стремись...

Гляжу с террасы на себя, дремлющего под деревом, на берегу лотофагов. Жаль, взгляд не в силах удержаться: скользит дальше, в глубь прошлого. Сюда легко возвращаться, но очень трудно задержаться здесь, в этом сне внутри сна, воспоминании внутри воспоминания. Нет якоря, нет опоры, не за что зацепиться, и течение влечет меня вспять, к берегам Троады. Что ж, глупо противиться. Сегодня в моей короткой жизни царит вторая ночь возвращений. Наверное, так выглядит обреченность: возвращаться раз за разом, переживая все заново, чтобы под утро вернуться окончательно. Я вернусь! Но сейчас: Троя.

Лиловое, Критское и Айгюптосское моря;

проливы близ острова Фарос (Мнемодия) «Песнь памяти».

...Память ты, моя память! Распахнутые настежь ворота. Не только Скейские — все, какие есть. Заходите, люди Добрые, берите, что хотите! Заходили. Брали. Над городом метались крики, остро пахло бедой: медным ароматом крови, хлещущей из жил. Временами ноздри забивала гарь вместе с жирными хлопьями копоти. Впрочем, могло быть хуже. Много хуже. Резня шла вялая, словно по обязанности. Лишь сын малыша, рыжий Пирр, разошелся не на шутку: наверстывал упущенное, отыгрывался за всю войну. Лез в герои.

Над мальчишкой беззлобно посмеивались. Дома горели, но, опять же, без особого рвения. Если местные пытались гасить пожары, им не мешали. Наиболее рьяных погромщиков аккуратно придерживали критяне и аргосцы Диомеда. Спешили угостить троянским же вином, быстренько упаивая до поросячьего визга. Да, трупы. Да, насилие, поджоги и грабеж. По-человечески. Лучше, чем ужасный призрак Титаномахии, чем предсмертная дрожь тверди.

«Лучше! — твердил я сам себе. — Лучше!» Слово теряло смысл с каждым новым повторением. Когда вспыхнул басилейский дворец, где успел вволю порезвиться Лигеронов сынок, стало ясно: все. Конец. Победа. И вместе с этим знанием на плечи, гончим псом на холку загнанного оленя, разом свалилась многодневная тупая усталость. Победа вдруг показалась бессмысленной, никчемной и глупой; какой она, собственно, и была. Добыча — пустяк. Радость — гнилье.

Усталость и опустошенность. Больше ничего. А еще я подумал, что теперь-то наконец смогу отплыть домой. На Итаку. Завтра или послезавтра. Подумал и сам себе не поверил. Ничто не отозвалось в душе, не задрожало от сладостного предвкушения. Не толкнуло в спину: скорей! На корабль! Плыви домой, рыжий, ты ведь этого хотел, этого ждал, ради этого ты... Успеется. Завтра. Или послезавтра.

Вечером устроили пир. Натужную, вымученную попойку. Я еще подумал, засыпая, что ночью троянцы запросто могут вырезать спящих победителей. Никто даже не почешется. А стражу выставить наверняка забыли. Подумал отстранение, с полным безразличием. Но то ли уцелевшие жители старались держаться от нас подальше, то ли дуракам везет — наутро все проснулись живые.

Если не считать смертельного, жесточайшего похмелья.

Помню: вставая, я наступил босой ногой на оброненный нож. Порезался. И едва не закричал. Не от боли — от счастья. Моя кровь была красной. Никакого серебра!.. Но снаружи закаркали трубы, я отвлекся, а через пару часов мы с Диомедом и Менелаем (микенский ванакт идти отказался наотрез) вышли встречать хеттийского посла.

Посол был черноволос. Черноглаз, Горбонос. Впалые щеки сплошь изъедены странными угольными крапинками. Поры на коже? Песок сыплется?! Так ведь не стар еще. Белоснежные полотна одежд, когда хеттиец при беседе размахивал руками (а он это делал без перерыва!), колыхались не в такт взмахам, отчего фигура посла странно искажалась, приобретая совершенно нечеловеческие очертания.

Хеттиец улыбался.

Складывал ручки на животе, быстро-быстро перебирая пальчиками.

По-птичьи склонял голову набок — и говорил, лопотал, тараторил без умолку. Умудряясь, несмотря на жесты и ужимки, держаться с огромным достоинством. А из многословной его речи следовал вполне однозначный и недвусмысленный вывод: пошалили, пора и честь знать. То есть, конечно, большое спасибо, что поставили на место строптивицу-Трою: хеттийского данника. Совсем эти гадкие троянцы в последнее время от рук отбились. Жен чужих воруют: полбеды. Дань зажимают — вот где собака зарыта. Ясное дело, уважаемые победители хотят кушать. Здесь хотят, и дома тоже захотят. Двух дней для сбора добычи вполне хватит. И если через двое суток досточтимые ахейцы уберутся восвояси — он, посол, запоет от счастья соловьем. А хеттийские Золотые Щиты, вдвое превышающие численностью досточтимых, хотя и слегка утомленных ахейцев, радостно помашут кораблям с берега. Они тут рядышком, у западной излучины реки Сакарьи. Ждут. Чтобы в случае чего успеть помахать. Это был ультиматум.

Менелай, который, заполучив обратно Елену, возомнил себя покорителем народов, собрался было выпячивать грудь. Но мы с Диомедом быстро оттерли белобрысого в сторону. Заткнули рот. И заверили хетта, что и так, мол, собирались отплывать. Воодушевленные и удовлетворенные. Два — не два, а дня через три-четыре покинем Троаду. Кажется, ответ устроил хеттийца. А нам удалось даже отчасти сохранить лицо. На чем мы с послом расстались, и я мигом направился к берегу: распорядиться насчет отплытия.

И тут же обнаружил на берегу Сигейской бухты какого-то ушлого купчишку. По виду: уроженец знойного Биб-ла. Серая шерстяная хламида обтрепана у подола, зато пальцы сплошь в перстнях. Дубленая шкура, жесткие складки у рта. Клочковатая борода обильно присолена. И хитрый, цепкий взгляд голубых льдинок, глубоко засевших под кустистыми бровями. Библосец приценивался к нашей добыче. Ему требовались молодые невольницы. Впрочем, от сильных мужчин-рабов он бы тоже не отказался. Чем намерен расплачиваться? Можно — долговыми поручительствами от серьезных людей. Можно серебром. Клейменые слитки Дома Мурашу устроят богоравного героя? Где плата? Разумеется, с собой! Вон мое судно ждет, час назад причалили. Сейчас, когда Лаэрт-Пират баламутит море у самых рубежей Айгюптоса, плавать здесь стало спокойнее. «Пенный сбор»— скинули на треть, а если задержишь, беда невелика...