Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 42

Долина Скамандра (Меносический гимн)

«Воспевание ярости» (греч.) Ср. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...» (Илиада. I, 1.)

...Серые плащи, шкуры, мех дыбом от ярости. Стелятся над землей хищным туманом, клацают медными челюстями шлемов. Кривые, желтые клыки; кривые, желтые (золотые?) ножи. Ликийские волки. Дичь охоты, переливы утробного воя — озноб терзает плоть когтями страха. Налетают, рвут, валятся на плечи. Полосатый рой критских ос клубится над стаей. Жалит насмерть, гибнет, путается в густой шерсти: осы? волки? люди?

Рев, скрежет, жужжание.

И над всем — чудовищный крик малыша.

...Дрожит Ватиейский холм. Что за титан мучит земную плоть? Корявые пальцы рвут, терзают, мечут во все стороны неподъемные глыбы. Каменный ливень. Двое троянцев, бившихся плечом к плечу, погребены под одним валуном. Рухнул с неба, пал надгробьем: лишь рука наружу торчит, скребет грязь. А дождь не кончается. А титан не качается. А холм плачет мутными ручьями.

Свирепствует Аякс-Большой, Аякс-Опоясанный [37] . И над его буйством — дикий крик малыша.

...Невидимкой, призраком — в небо. Плывет под ногами колесница без возничего. Убит возничий. Плывет под ногами колесница без лошадей. Убиты лошади. Обрезаны постромки: наспех, как попало. Стою? Мчусь? Лечу?!. Ползут змеи из колчана: лук-алтарь велит. Нет змеям конца, нет начала. Чужие взгляды скользят мимо, не задевая. Рыжий? Какой рыжий? никакого рыжего... Только лук, только змеи. Только дар легкой смерти шипит в полете. Ведь это просто! Это очень просто! Прочь, тени, прочь! По смутной дороге... Одиссей, сын Лаэрта, дождит стрелами. И над моим дождем — взахлеб кричит малыш. Не-Вскормленный-Грудью, дитя мое невозможное, ты ли взорвался у предела?

...Бык. Огромный, бешеный. Врассыпную — волки. Извернулись, повисли на боках; опали поздней листвой. Под копыта. На рога. В клочья. К лохмотьям облаков, зайдясь визгом. Глянец шкуры, утробное мычание: пляшет земля вприсядку. Содрогается твердь до самого Аида, вот-вот треснет. Откроет взглядам исподнее: преисподнюю. Громит бык ликийскую стаю. Топчет. Спасает родных ос.

Идоменей-критянин из рода древних Миносов, наварх [38] корабельный, себя забыл. Племянник Минотавра: по-бычьи.

И — крик малыша поверх.

Вопль новорожденного.

...Запруженная трупами, восстала река. Из берегов. Из русла. В пенной броне, в кипящем доспехе. Бежит малыш Лигерон, легок на ногу, а по пятам она: река. Крутит, вертит... остановился малыш. Не малыш, не воин-герой, даже не оборотень морской — пламя во плоти. Сошелся жар с холодом, вода с огнем. Столкнулись. Бурлит Кронов котел, заходится пузырями. Кончается время, скоро все выйдет. Листья на ивах: пепел. Тина у берега: сушь. Обваренные фракийцы корчатся в лозняке. Таращат рыбьи глаза. А огонь не спадает, ярится.

Смирись, вода!

Если Патрокл убит, кто меня остановит?

...Взвыла от боли война. Наотмашь врага — копьем. У нее, у войны, копий много: все в одном сошлись. Все панцири в одну эгиду, все шлемы в один: глухой, коне-гривый. Лишь угли в прорезях пылают. Ударила война человека, а человек — войну. Чем было: камнем. Большим, ребристым; черным. Не камень, межа на границе земли и неба. Пала война наземь, хрипит. Расползается бранью. Одно копье снова многими стало, один шлем — шлемами, одна эгида — тысячами.

Говорят, Афина Паллада всегда Арея-Мужегубца сильнее. Не знаю. Не видел. Не было там совы, не было оливы, и крепости тоже не было. Диомед был, сын Тидея. Это видел. А малыш все кричал. Знаете, что он кричал?

— Мое-е-е!..

Словно жизнь забрали, а он в чужих смертях роется, ищет. Не найдет никак.

%%%

Тишина скучно бродит по ночной террасе. Словно губка, впитала в пористую сердцевину: вопли, лязг, ржание. Прошлое — в настоящее. Даже сейчас, в тишине и безопасности вспоминая этот безумный день, я вздрагиваю. В настоящем — по-настоящему. Проще всего уверить себя: померещилось. В горячке, в запале. Критянин, обернувшийся быком: морок. Малыш-огонь, пожирающий живую реку: бред. Люди-волки, змеи-стрелы: чушь. Ливень из камней, содрогания тверди, собственная невидимость... Почудилось, пригрезилось; никогда не происходило.

Выпить вина, пожать плечами.

Забыть.

Встаю, иду к перилам. Под пальцами — резная крепость дерева; под ногами — еле слышная песня досок. Не кормовой настил: родина. Прорицатель Калхант, ты сказал мне однажды, в такой же ночной тиши: «Руины Трои, и люди, как боги, над этими руинами». Я спросил, что это значит, и ты ответил так, что я поверил без лишних вопросов. «Ужас Титаномахии покажется детским лепетом», — ответил ты.

В день, когда кричал малыш, ощутив себя богами, мы не перешли последний предел. А могли.

...Молния бьет в клубящийся ком мрака. — Мое-е-е!

Почти сразу, диким надрывом многоголосья:

— Гектор! Гектора убили!

Скейские ворота были открыты. И Дарданские ворота были открыты. И троянцы пеной вливались в город, подставляя беззащитные спины. Но малыш Лигерон уже мчался на колеснице к ахейскому лагерю, волоча по земле бездыханное тело, привязанное за ноги, — и следом, с кличами радости, бежали люди как боги, забыв о воротах, врагах и победе, только что давшейся им в руки.

Ведь Гектор убит!

Победа тихонько просачивалась сквозь пальцы.

Смеюсь в ночи.

Одержимый, я бежал тогда вместе с остальными, захлебываясь счастьем.

%%%

Волны ласково вылизывали измученный берег. Лишь самую малость не дотянувшись до корабельных бортов, спешили обратно. В воде плескались звезды. Позади затихал праздничный, пьяный лагерь. Одиссей брел вдоль Сигейской бухты: один. В сандалиях хлюпало, сырость крутила щиколотки, намекая на скользкое удовольствие судороги. Время от времени рыжий заходил в воду поглубже, до пояса, набирал полные ладони и плескал себе в лицо.

Щеки горели, будто у потерявшей невинность девицы.

А вот бок больше не болел. Совсем. Рана затянулась без следа. Белесый, еле заметный рубец — пустяки. И у Диомеда тоже. И у старшего Атрида... у младшего...

Ближе к мысу он остановился. Там, где притихший Скамандр вливался в море, смиряя бег речных коней в диком Посейдоновом табуне, сидела женщина. Рыжая. Зеленоглазая. Прямо на песке. Месяц, ухмыляясь застывшим оскалом безумца, вдруг позволил увидеть все до мельчайших подробностей. Да, женщина. Да, рыжая.

Да, звездная, слезная зелень взгляда.

«Пенелопа?..»

Обожгло; схлынуло. На вид женщине было около сорока, да и сходство с далекой женой, если приглядеться, выходило поверхностным. Случайным. Правда всегда острее и жестче; правда — нож. Особенно когда рядом с тайной плакальщицей рыжий увидел тень. Мужскую тень. С навсегда седыми висками.