– Вы очень добры, – ответила Индра торжественно. – Я в самом деле не прочь попробовать приличный военно-морской паек.
Наступило неловкое молчание. Индра Ньютон пошутила.
Джошуа рассмеялся первым.
Когда все разошлись, он отвел Лобсанга в сторонку.
– Лобсанг, вся эта болтовня о том, что Долгая Земля выращивает разумы. Типа Долгая Гея.
– Да.
– Я помню То Самое Путешествие. Ты разобрался во всем этом сорок лет назад.
– Что ж, Джошуа, это правда. Но умники никому не нравятся. – Он медленно подмигнул.
* * *
На следующее утро все на удивление трогательно прощались с Индрой. Она первой покидала экипаж «Дядюшки Артура». Были слезы и обещания оставаться на связи.
Затем Джошуа с Лобсангом взошли на борт «Клеменса» и уселись рядышком в обсервационном салоне, похожем на пещеру под корнями парящего дерева. Санчо тоже был здесь, сидел на охапке соломы, закутавшись в потрепанное серебристое, как скафандр, одеяло, с солнечными очками Джошуа на носу.
«Клеменс» снялся с якоря и взмыл высоко в небо. Внизу уменьшался Малый Цинциннати, островок голой земли и палаток в простершемся до горизонта океане компьютрония – полупрозрачном, блестящем, повторяющем рельеф континента.
Вошла Мэгги Кауфман с пластиковыми пакетиками кофе в руках.
– Итак, мы в пути. Нужно покрыть три миллиона миров до Запада-5. Держите. С обычным молоком – Джошуа, латте с обезжиренным – Лобсангу, без кофеина – троллю.
– Ух.
Джошуа широко улыбнулся.
– Если вы высадите Яна из этого исполина у Приюта прямо перед его приятелями, у вас будет друг на всю жизнь.
Мэгги проворчала:
– Если он пообещает пойти служить во флот, я буду отдавать ему честь каждый раз, когда он перднет. Не особенно хочу поощрять его за безбилетный проезд, но у мальчугана есть мозги, инициатива и способности. И крепкие нервы. Не думаю, что я бы в десять лет сдюжила полет к центру Галактики.
– Одиннадцать.
Она отхлебнула кофе и поморщилась.
– Что, кстати, представляет разительный контраст с разношерстной командой стажеров и бывалых моряков на борту этого корабля. Предполагалось, что для «Клеменса» это будет пробный рейс. Черт с ним. Мы пересечем три миллиона миров за три дня, двенадцать часов переходя, двенадцать отдыхая. Имейте в виду, что мы не переходим по ночам. Думаю, Джейн Шеридан не доверяет своим навигаторам найти даже собственные задницы в темноте, не говоря уже о пути на Ближние Земли. К исходу первого дня мы должны быть в Дыре, где высадим Дэва Биланюка и Ли Малоун. Строить в космосе собственное будущее, и успехов им.
– А где сейчас Дэв с остальными?
– Резвятся на тренировочной палубе. Это огромная игровая сотню футов длиной. Пускай выпустят пар и опять побудут молодыми. А теперь, если позволите, мне нужно надрать еще одну задницу…
Она взяла свой кофе и ушла.
Спустя некоторое время Джошуа произнес:
– Чувствую, скоро будет первый переход.
– Еще бы, – ответил Лобсанг.
– Ух, – отозвался тролль.
Джошуа поднял искусственную руку.
– Три, два, один…
Мыслитель исчез, словно какой-то космический волшебник сдернул скатерть.
Открылся ландшафт Запада-3141591. Джошуа увидел реку, холмы, покрытые лесом, в которых преобладал какой-то вид папоротника, и зеленые просеки, где росло что-то не очень похожее на траву. Ниже по реке медленно двигалось стадо каких-то больших травоядных. Это был соседний мир, типичный представитель безымянной группы миров. Но, глядя прямо под твен, Джошуа увидел кучи снаряжения и два ряда палаток. Он предположил, что этот последовательный мир использовался как склад для базы Малый Цинциннати, точно так же, как Ближние Земли вокруг Базовой в первое время после Дня перехода.
Еще один переход, склад исчез, а земля была покрыта немного другой растительностью, другими лесами и лугами. Корабль перешел снова и снова. Зелень начала размываться, река мелькала в различных руслах, как извивающаяся змея. Переходы следовали все быстрее и быстрее. От мельтешения миров у Джошуа закружилась голова. Солнце сменялось облаками, дождем и опять солнцем. Но когда скорость переходов преодолела определенный барьер, Джошуа перестал ощущать отдельные скачки, и за пределами успокоительной надежности самого твена мир размазался. Основные очертания ландшафта выдерживались – холмы, речная долина, – но жизнь превратилась в серо-зеленый туман, река – в размытую ленту, а небо вокруг солнца, положение которого было постоянным во всех мирах Долгой Земли, превратилось в бледный серебристо-серый купол.
Перемещаясь через бессчетные миры, Джошуа Валиенте чувствовал себя дома.
* * *
После Дыры твен, прежде чем достичь Ближних Земель, сделал еще одну неожиданную остановку: на Западе-3141. В мире, разрушенном сверхновой.
Где большой тролль Санчо захотел сойти с твена.
У него по-прежнему был троллий зов, и он печально сказал Джошуа:
– Песня плохая здесь плохая. Тролли мертвы, детеныши мертвы. Забыто забыто.
– А, у троллей здесь трудности, и твоя задача помочь им помнить, кто они такие…
Тролль посмотрел прямо в глаза Джошуа. Вглядываясь в эволюционную пропасть глубиной в миллионы лет, Джошуа чувствовал, будто смотрит в кривое зеркало.
– Мэтт. Род, – сказал Санчо и похлопал себя по голове. – Не забыть. Никогда.
Затем, подхватив троллий зов, он как орангутан выкатился через открытую дверь и исчез.
* * *
Лобсанг стоял вместе с Джошуа у обсервационного окна, попивая новую порцию военно-морского кофе. Серебристое спасательное одеяло тролля кучей лежало на столе.
– Без него словно чего-то не хватает, – заметил Джошуа.
– Да.
– Хотя воздух свежее.
– Смотри, какое зрелище это небо, – пробормотал Лобсанг. – Злое, грозное.
– Стейнман. – Джошуа уставился на него, пытаясь припомнить название трека. Когда-то он знал наизусть все стихи этого человека.
Лобсанг в ответ только смотрел на него.
Джошуа давно знал Лобсанга. Тот ничего не говорит просто так.
– Пытаешься мне что-то сказать, аниматронная задница? Что-то про Агнес? Род говорил, что Агнес умерла, что это ее выбор… Что ты натворил, Лобсанг?
– Прости, Джошуа. Я не мог позволить ей уйти. Не всей. Я слишком сильно в ней нуждаюсь. Я решился воссоздать в себе ее сущность и убеждения…
– Ты говоришь о новом воплощении, еще одном теле робота?
– Вовсе нет. Она совершенно определенно мертва. Но все, чем она была, я встроил в себя. Она не находится где-нибудь в бутылке. Но она в центре моего разума, неизменная, навсегда заветная.