Карфаген смеется - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Муркок cтр.№ 78

– Я люблю тебя, – заявила она. – Я не могу видеть, как ты страдаешь, Симка.

Когда мы разделись, я решил, что это вполне разумная плата за двадцать четыре часа отсрочки. Я задумался: не сменит ли она пластинку, если я поступлю в соответствии с ее планами. От трудностей жизни в этом городе ее ум помутился. К счастью, я понял это прежде, чем предложил ей отправиться в путешествие вместе со мной и Эсме. Леда могла бы причинить гораздо больше вреда, если бы решила осудить меня на Западе, в другой стране. Я с меньшим восторгом, чем обычно, подчинялся ее желаниям, объясняя отсутствие интереса тем, что боялся Эсме и ее друзей-националистов. «Токатлиан», очевидно, стал рассадником революционеров, безжалостных авантюристов и отчаянных мужчин и женщин самых разных типов. Я не мог больше там оставаться. Я сказал, что перееду в эту квартиру. Потом я сообщу властям о наших подозрениях касательно Эсме.

– Но что если она догадается?

Я по-настоящему развлекался, позволяя баронессе обсуждать множество вариантов предательства моей любимой Эсме. Если бы я был циничен, то мог бы подумать, что все женщины – бессовестные предательницы. Очень многие из них рассуждали об этике и порядочности только для того, чтобы поддержать свой авторитет, когда им это требовалось, чтобы добиться власти или, как в данном случае, чтобы угрожать другим людям. В Константинополе все цеплялись за самую ничтожную власть и, как следствие, все продавались. Женщины, рабы, слуги – все плели заговоры и ссорились в тени султанского дворца. Уже за несколько лет до того Абдул-Хамид, последний истинный османский император, обладал неограниченной властью, и все же постоянно носил при себе пистолет. Если беспокоили его, злили или пугали, он зачастую просто стрелял. Миллионы душ находились в его полном распоряжении. Такая абсолютная тирания приводит к тому, что подданные жаждут власти над каким-нибудь слабым созданием, будь то животное или ребенок. И в результате Константинополь стал городом, в котором обитало великое множество собак. И чем меньше власти было у людей, тем больше псов они держали.

В ту ночь, возвращаясь к Эсме, я с трудом оправился от потрясения: на какое лицемерие способна женщина, одержимая ревнивым желанием удержать мужчину! И все-таки я немного восхищался баронессой, даже несмотря на то, что она производила забавное впечатление – как человек, хитрости и отговорки которого прозрачны и поэтому безопасны. Когда я пришел, застал Эсме в состоянии ступора. Повсюду была разбросана одежда, чемоданы остались несобранными. Эсме сидела посреди груды платьев, она казалась бледной и напуганной. Ее прекрасные волосы спутались, глаза покраснели.

– Я не знаю, что делать, – сказала она.

Ее потрясла перспектива отъезда. Я спокойно начал сворачивать плащи и платья и укладывать их в чемоданы. Эсме беспомощно наблюдала за мной, как будто я собирался ее бросить.

– Я не верю, что это разумно, – произнесла она.

Я объяснил, что баронесса намерена выставить ее шпионкой. Я посмеялся над этим.

– Мы уедем прежде, чем она успеет нам навредить.

Тут Эсме снова начала негромко всхлипывать. Я едва не разозлился по-настоящему. Она вела себя как капризный ребенок.

– Послезавтра, – обещал я, – ты станешь Эсме Корнелиус. Они будут искать румынскую девочку по фамилии Болеску. Даже твои родители не узнают, где тебя найти.

– Но им нужно знать! Мы должны послать им денег.

– Я уже все подготовил. Теперь они будут получать еще больше. – Я решил сказать и сделать все возможное, лишь бы успокоить ее.

– Я смогу их повидать, прежде чем мы уедем?

Я заколебался. Я не хотел рисковать и снова разлучаться с Эсме.

– Так и быть, мы навестим их завтра утром.

– Лучше я пойду одна.

– Это слишком опасно.

Кажется, она все поняла и несколько оживилась, даже помогла мне упаковать кое-какие вещи. За полночь мы были готовы бежать в любой момент. Мы проспали до восьми, а затем отправились на квартиру, которую снимали ее родители. Было светлое, хотя и туманное, утро. Константинополь излучал свое знаменитое сияние – чудесное, тусклое, пастельное. Улицы казались приятными в этом свете. Мы несли два чемодана с одеждой, от которой Эсме отказалась. Она хотела отдать вещи своей матери. Хотя я и боялся, что мы останемся без денег, прежде чем доберемся до Венеции, я согласился дать ее родителям еще пару соверенов. Дряхлая пара приняла нас с обычным равнодушием. Господин Болеску уже купил себе новый костюм, который быстро запачкал в какой-то местной сточной канаве. Мадам Болеску разделывала рыбу на столе. Эсме поцеловала мать.

– Мы уезжаем в отпуск, – сказала она по-турецки. – Я хотела оставить тебе эту одежду.

Женщина кивнула и вытерла рот рукавом. Внезапно она посмотрела на меня и усмехнулась. На меня это произвело отвратительное впечатление – каменное лицо оказалось невероятно подвижным. Оскалились клыки, желтые и черные, из горла вырвалось что-то похожее на птичий свист.

– Доброго пути, мсье, – сказала она.

Эсме хотела остаться. Она попыталась заговорить с отцом, но тот дремал в углу и не мог ее услышать. Она обняла мать. Мадам Болеску потрепала ее по спине, продолжая улыбаться мне:

– Она хорошая девочка.

– Она очень хорошая девочка. Она получит образование в Париже.

Гротескное существо сочло эту фразу еще более забавной. Очевидно, я казался ей большим шутником. Женщина по-французски посоветовала Эсме повеселиться. Жизнь коротка. Ее не следует тратить впустую. Мы кажемся очень милой парой. Она должна слушаться, потому что вряд ли найдет еще такого же доброго джентльмена, как мсье. Потом мадам Болеску что-то добавила по-турецки. Эсме кивнула и поклонилась, прикусила верхнюю губу и ненадолго оживилась. Вскоре приступ сентиментальности прошел, и она покорно вложила свою руку в мою, как будто мы собирались позировать для фотографии. Мы на некоторое время застыли в этой позе, а женщина, не переставая аккуратно потрошить рыбу, разглядывала нас. Солнечный свет пробивался в комнату, его лучи касались пыльных некрашеных полов и кровавого, зловонного стола. Рыбьи глаза сверкали, как алмазы.

На обратном пути мы остановились, чтобы купить Эсме фисташек и миндального печенья. Она вела себя так, будто я тащил ее в тюрьму. Продавец пожал плечами, притворяясь, что ищет сдачу, постучал по своему прилавку, подзывая мальчика, а я посмотрел на маленькую тенистую площадь, где бананы, как огромные грибы, росли вокруг позеленевшего медного фонтана. Там на деревянной скамье сидел смуглый турок. На нем были строгий европейский костюм и феска. Турок пристально посмотрел на меня. Я потянулся к бедру. В тот день я захватил с собой револьвер. Не следовало изображать идиота и бродить без оружия, учитывая, что друзья графа Синюткина были повсюду. Я ни разу в жизни ни в кого не стрелял и поэтому сомневался в том, что смог бы точно прицелиться. Я оставил продавцу сладостей несколько монет и поторопил Эсме. Она с тревогой обернулась ко мне, и я сказал, что за нами следят.