Лезвие бритвы. Звездные корабли. Обсерватория Нур-и-Дешт. Озеро горных духов - читать онлайн книгу. Автор: Иван Ефремов cтр.№ 25

– Займемся. Мы наработали столько материала для нашего профессора, что ему разбираться хватит месяца на три. По договоренности, я могу теперь воспользоваться лабораторией… и вами, если захотите.

– Еще бы! Вы говорили насчет эйдетики?

– Угадали. Ею и займемся. Подобраны интересные люди.

– А что это такое, Иван Родионович? – спросила лаборантка.

– Иногда встречается необычайно сильное зрительное воображение. Мысленные картины такой поразительной яркости и живости, что они кажутся реальнее подлинной жизни. Если поставить перед таким человеком экран, то он, рассказывая, как бы проецирует мысленные изображения на него, словно смотрит через окно на происходящее в действительности.

– А эта возникшая картина так и остается неизменной в его уме?

– Обычно. Но бывает и так, что проходит последовательно сменяющийся ряд картин, следуя, очевидно, развитию воображаемой истории.

– Ух как здорово! Я бы хотела обладать этой способностью.

– А может, она была и у вас. Эйдетическое воображение вовсе не так редко, встречается у многих детей, впоследствии утрачивающих эту способность.

– Ручаюсь, Верочка, что у вас ее никогда не было, – вмешался Сергей.

– Это почему?

– Иначе вы непременно влюбились бы в меня. – Гирин с улыбкой наблюдал за дружеской пикировкой своих молодых помощников, продолжая размышлять над предстоящими опытами. Вся суть поставленной им проблемы заключалась в том, что в отдельных случаях эйдетическое воображение детей показывало больше информации, чем они могли успеть получить всеми доступными им способами из внешнего мира. Идеалисты объясняли эту избыточную информацию или существованием некоего мира нематериальных психических восприятий, откуда душа ребенка якобы могла получить самые необычайные сведения, или чаще памятью прошлой жизни, если следовать учению о переселении душ, странствующих из тела в тело после смерти. Естественно, наука не могла принять идеалистических «разъяснений». Но, отрицая категорически мистику, надо было добиться настоящего понимания. С развитием кибернетики многие непонятные процессы мышления и памяти стали приобретать зримые материальные контуры. Гирин теперь мог обратиться к опытам, пусть еще только нащупывающим метод, пусть не достигшим той целеустремленности, какой отличаются научные исследования, уже накопившие много фактов. Ему надо было найти взрослых людей, сохранивших способность эйдетики, людей, которые могли бы добровольно подвергнуться опытам и сумели бы описать свои ощущения. Такие люди нашлись: девушка-студентка, инженер, художник и электромонтер. Все горели нетерпением послужить науке, нужно было только время, а вернее – свободная лаборатория. Теперь пора!

– Вас, Иван Родионович! – окликнула его лаборантка из дальнего угла лаборатории и подала ему трубку.

Гирин не сразу сообразил, кому принадлежит этот негромкий голос и что по телефонному проводу принеслась к нему настоящая радость. Явственный для Гирина оттенок волнения говорил ему, что разговор был небезразличен и для позвонившей, от этого ему стало еще приятней. Он сказал, что удобнее всего ему прийти сегодня же, потому что завтра начинаются опыты, и получил согласие. Гирин постоял у телефона, рассчитывая время. Здесь его настиг студент, собиравший оставшиеся от прежней работы записи, диаграммы, схемы полей зрения, черновые протоколы опытов.

– Завтра начнем, Иван Родионович?

– Обязательно. Монтер работает в вечернюю смену, так мы его с утра. Я позвоню ему.

– А что готовить? Только экраны, карандаши и общий медицинский набор?

– Нет, пусть Вера приготовит и энцефалограф. Большой. Электроды будем ставить лишь на заднюю половину головы, одиннадцать штук. Лекарства я принесу, шприц тоже свой, мне привычнее.

– Разве прием лизергиновой кислоты не через рот?

– Через рот. Но всякое может быть. Да, вот хорошо, что зашел разговор, – на всякий случай заготовьте кислород: баллон и маску, не подушки.

– А разве…

– Опыт ставится на человеке, и хотя опасности нет, но ничего не должно быть упущено, – нетерпеливо сказал Гирин. – Психика иногда выкидывает такие вещи… Ну, мне пора. Заканчивайте и вы, отдохните как следует. Идите гулять, в кино, повезите Верочку домой на пароходике. Вечер на редкость теплый. До свиданья.

Оставшись вдвоем, студент и лаборантка переглянулись.

– Это сегодня-то теплый вечер! Холодище, без пальто не выйдешь, – удивленно сказал студент.

Верочка улыбнулась так многозначительно, что Сергей воскликнул:

– Неужели звонила «она»?

– Разумеется. Какой ты глупый еще, Сережа.

– Не верю. Это ты нарочно. Такую кибернетическую машину, как наш Иван Родионович, разве свернешь? Голову закладываю, что это очередной объект для опыта!

– Если голова не очень нужна, то можешь. Я бы на твоем месте не отдала и пальца.

– Да ну! А какая она… по голосу?

– Ничего, голос приятный, говорит вежливо и спокойно.

– Я не про то. Лет сколько, раз уж ты насквозь все видишь?

– Да как сказать… Пожалуй, молодоват голос-то. Но довольно трепаться! Собираемся, пошли! Выполняй приказ – вези на речном трамвае.

Гирин вернулся домой поздно.

Они с Симой долго бродили по великолепной липовой аллее Воробьевского шоссе. Сима поведала о несчастной Наде. Гирин обещал сразу же после лекции у художников показать Симе малоизвестную страницу истории Средневековья. Они пойдут в библиотеку и посмотрят на чудовище, причинившее наибольшие муки и вред женщинам всей Европы. Корни ревности и злобы, разрушивших счастье кроткой Нади, идут оттуда. Гирин думал, что понимание этой связи вооружит Симу, а через нее и Надю мужеством, достаточным для того, чтобы справиться с крушением любви.

Посадив Симу в троллейбус, Гирин пошел домой пешком, перебирая встревожившие его воспоминания.

В квартире все давно спали. Гирин осторожно снял пальто и подошел к столу. На стене висела красочная репродукция. Отвернувшись от темноты ночи, озаренная ярким светом, на краю стола сидела, скрестив ноги, девушка в белом костюме Пьеретты. Она откинулась назад, высоко поднимая розу. Тонкая ткань не скрывала линий ее цветущего тела. Полумаска, скрывавшая часть лица, казалась равнодушной в резком контрасте со сверкающими зубами и приподнятыми беспечным смехом холмиками девичьих щек. Короткая пышная юбочка высоко открывала ноги, переплетенные и согнутые для удержания равновесия. Миг огненного веселья на грани света и мрака, выхваченный и остановленный искусством художника. Секунда – и девушка вскочит на стол, танцуя, или спрыгнет и скроется во тьме ночи…

Гирин снял со стены репродукцию, повернул ее так, чтобы не отсвечивало стекло, и прочитал стихотворные строчки, написанные крупным четким почерком наискось в правом нижнем углу:

Яркое воспоминание тоскливо стеснило грудь, но Гирин отбросил его, подумав, что память, особенно когда дело идет о давно прошедшем, вещь очень коварная. Ведь мы запоминаем преимущественно хорошее, яркое, сильное, а длинные куски незначащей жизни тонут в одинаковой череде дней. Всегда и везде с осторожностью относитесь к воспоминаниям людей старшего поколения. Они вовсе не думают обманывать себя и других, но сами видят вместо прошедшей жизни мираж отобранных памятью ощущений и образов, окрашенных вдобавок тоскливым сожалением о днях выносливой и здоровой молодости, быстро отдыхающей, крепко спящей. И полагающей, что так будет всегда, что естественный конец всего живого ее или не касается, или скрыт в неведомой дали. В общем, получается, как в литературном произведении. Жизнь как будто и настоящая, реальная, но в то же время концентрированная – большие переживания и впечатления заслоняют собой медленные тоскливые дни с их мелкими разочарованиями. Вот так и тут: он, Гирин, вспоминает не действительность прошлого, а некий экстракт самого лучшего, красивого и милого сердцу.