Мир Чаши. Дочь алхимика - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Серебрякова, Филипп Крамер cтр.№ 54

— Нет ничего проще. Расплети обе спирали, и увидишь. — Он выразительно провел взглядом линию от пола до потолка и обратно. — Это песочные часы. Листья сыплются сверху и превращаются в прах. Для меня нет выхода. Все проклятые оказываются тут, и это последнее место, где они оказываются.

— Проклятые?..

— Я отказался от Неба ради власти над Корнями. Для меня нет прощения и потому выхода отсюда тоже нет.

Голос его наконец несколько окреп, и сам он стал выглядеть более живым, особенно пока говорил, и Жозефина решила не давать ему молчать.

— Что это за место?

— Магическая тюрьма в нигде. Она не в Чаше, не в Ветвях, не в Корнях, не на небе, не на земле, не под землей. Нигде. А чтобы выйти отсюда, нужен ключ. Он у тебя есть?

— Да… — медленно сказала она. — А может, и нет.

В ожившем рисунке его чувств медленно проявлялось безумие. Что было вовсе неудивительно…

— У меня был ключ… я его потерял.

— Как? — поразилась девушка.

— Не помню. — Слабый огонек жизни в его глазах начал гаснуть, и она поспешила спросить:

— Что есть ключ?

— Его нельзя вставить в замок, нельзя отдать или продать. Он для каждого свой, — и он уткнулся взглядом в пол. — Я не могу и не должен выйти отсюда. Я достоин смерти, но не могу даже умереть. Я не хочу есть, нет жажды, я даже не могу разбить голову о пол или выпрыгнуть в это нарисованное окно. — Последние слова он почти прорычал, низко и зло. Злость, всегда отвращавшая Жозефину, сейчас порадовала ее — это была новая эмоция, а значит, еще один кусочек жизни. Воистину, смерть милосерднее подобного существования.

— Я вижу, он у тебя есть. — Мужчина вдруг подался вперед, глядя ей прямо в глаза — снизу вверх, пронзительно и остро. Его глаза были светлыми глазами ночной птицы — такие часто смотрели с портретов Всадников. — Помоги мне.

Теперь, когда он сменил положение, стало возможным рассмотреть его перстень: вправленный в серебро белый камень, и в нем — искусно вырезанная сидящая сова.

Жозефина очень хорошо помнила, у кого на гербе была сова.

— Как твое имя?

— Не помню. Оно проклято.

— У тебя сова на гербе.

Он посмотрел сначала на руку, а потом на перстень так, словно они были чужими, незнакомыми.

— Белая сова, да… Золото осыпалось, а серебро соскоблили. — Он замолк, разглядывая перстень.

— У вас был замок на холме, и на дороге к нему стояли каменные совы-стражи, — подтолкнула Жозефина медленную память, ослабевшую за время заточения.

— На утесе, — отозвался узник. — У нас был замок на утесе. Я — последний Крылатый в нашем роду. Я Алан Бескрылый, он же Проклятый. Я своими руками убил своего Небесного Зверя, чтобы мой род обрел Силу и Знание, обрел Искусство.

Потрясенная, Жозефина стояла перед ним, глядя во вдруг ожившие вернувшейся памятью событий и чувств глаза. Она чувствовала прикосновение сильной гибкой шеи, видела большой глаз, добрый и доверчивый, обоняла запах хлынувшей крови и всем своим существом ощущала гнев Всадников Серебряного Пика, обрушившийся на святотатца, отказавшегося от Неба. «Вы лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!..» — Нет, Мать Орбо, это твой предок отказался от Сил Неба ради Силы Корней. Сейчас она даже не знала, что хуже — наказание или сам поступок. Алан заплатил невозможную цену — убил существо, доверявшее ему безгранично, преданное ему, живущее для него и только ради него; предал себя и свои крылья и отобрал их у всего своего рода, отобрал у него Небо.

Навечно.

Что же ты наделал, родич…

— И стоило оно того?.. — спустя вечность нашла в себе силы вытолкнуть пересохшим горлом слова Жозефина.

Он — по крайней мере тогда — считал, что да. Но он не мог спросить поколения живших после него.

— Мы изгнаны. Мой младший брат должен был увести мой род на Запад, а я задержался, и они настигли меня.

— Они?

— Всадники, — пояснил узник. — И бросили меня сюда.

— Алан Бескрылый, — чтобы голос ее звучал твердо, Жозефина собрала всю волю, все еще пораженную жутким осознанием содеянного ее предком, — твой род — Орбо?

— Орбо Эндаре, Легкие Тени, — был ответ. — Далекое облако заслоняет солнце, свет становится рассеянным и далеко внизу под маховыми перьями проплывает земля…

Он все еще тосковал по Небу, которое отнял у себя, своей семьи и своего Дома.

— Назови свое имя, — вдруг сказал Алан.

— Жозефина.

— В мире очень редко что-то происходит случайно. В моем мире вечность не происходило ничего. Я прошу тебя, не дай этому продолжаться. Я расскажу тебе, как выйти отсюда, но обещай мне, что ты взамен подаришь мне покой.

Вот теперь он был живой. Он наконец-то высказал то, что мучило его вечность — его личную вечность здесь, где нет времени и даже каменных стен. Он просил, он убеждал, он готов был умолять, и жутко было оттого, что вся сила этой жизни, и горящих теперь глаз, и налившихся напряжением мышц, и голоса, зазвучавшего сильно и страстно, была направлена на то, чтобы умереть.

Наконец-то умереть.

— Просто разреши им забрать то, что принадлежит им по праву. — Бескрылый говорил, а Жозефина, оцепеневшая, завороженная разворачивающейся перед нею небылью, слушала, слушала, слушала… — Я знал эту легенду, что однажды появится человек, искушенный во всех умениях и обладающий Даром ко всякому искусству. Главное, не предавай ни одну часть себя, никогда, ни за что, и храни свой внутренний Свет. Выбери свой путь, не следуй только Свету матери или мощи отца. Почувствуй себя между Светом и Тьмой, в Ветвях и Корнях, везде и нигде. Почувствуй себя вправе выйти и разматывай эти спирали, вот и все. Прошу, позволь им забрать меня и найди отсюда дорогу, не зря же его дали тебе.

— Дали что? — Вновь ей пришлось заставить себя сказать хоть слово. Алан сощурился и вгляделся в нее так, будто это она начала сходить с ума, заточенная в нигде.

— Ты носишь его и не знаешь, что он такое и зачем нужен? — Ехидство выгорело в нем еще тогда, когда он вытирал от крови клинок над телом своего Небесного Зверя, а высокомерие выветрилось за годы заточения, но в безмерно удивленном голосе пусть бледно, но проступило и то и другое.

— Признаться честно, — усмехнулась Жозефина, — так обстоит почти со всем, что я ношу, — что было истинной правдой.

— Твой герб, — вдруг сказал он, рассматривая перстень Дома. — Де Крисси, первые вассалы Серебряного Пика. Так я должен обращаться к тебе: «ваша светлость»?

Она только хмыкнула:

— К чему эти формальности в тюрьме?

— Это тюрьма только для меня, — посерьезнел он на миг и продолжил с той же бесшабашностью сумасшедшего, которому к тому же нечего терять… ну, кроме возможности умереть: — Дай угадаю: тебе дали серебряный ключ, так?