История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Дюби cтр.№ 58

В самом конце XI века, когда города, развитие которых обеспечивалось благодаря росту сельскохозяйственного производства, решительно возобладали над селом и стали господствовать над ним, в центр самой процветающей части Франции — в сердце домена Капетингов — город Париж потянулись, пользуясь тем, что передвигаться стало легче, все лучшие в христианском мире умы, жаждущие познать суть сакрального. Комментируя Священное Писание в назидание юношам, стремящимся продвинуться в карьере на духовном поприще, эти мэтры прилагали все усилия к тому, чтобы найти в его тексте нормы морали, неотложная необходимость которых стала общепризнанной, и нести слово Божие народу, чтобы наставить его и укрепить в благонравии. Певчий собора Нотр-Дам Петр и Этьен Лангтон задались и вопросом о власти мирской, власти купцов и князей. И в особенности — вопросом о власти денег. Они были встревожены потрясениями, вызванными их разрушительным вторжением в привычную систему ценностей и в общественные отношения.

В этих потрясениях они усматривали немало пугающего. Они видят, как от зернистой структуры, состоящей из тесно связанных между собой замкнутых ячеек с четким ядром, отделяются составлявшие ее частицы. Индивидуум получает свободу. Каждый располагает своим кошельком. Сын не ждет более, что получит все от своего отца, клирик — от настоятеля, рыцарь — от своего патрона-кормильца. Все могут самостоятельно попытать счастья, пойти на риск выхода из своей общественной группы. Жизнь становится цепью приключений. Исконная власть главы дома рушится, рвутся узы групповой солидарности. Наступают расстройство и беспорядок. Погоня за «обогащением» не только освобождает от послушания, следования обязательным правилам, она предполагает также и выход из положения защищенности, безопасности, выбор опасного пути, приводящего человека в желанный мир, открытый для подвига, но и полный скрытых ловушек, мир, который в рыцарских стихотворных повествованиях того времени предстает в образе леса или бескрайней равнины, откуда удачливые возвращаются богатыми, но многие не возвращаются вовсе. Тот, кто решает порвать свои связи, везде становится чужаком, незнакомцем, посторонним, беззащитным перед любой опасностью. Он уже не может искать опоры в обычае чаще узкоместного характера, действующем в рамках общины, от которой он оторвался. В своих скитаниях ему надо было бы иметь возможность апеллировать к нормам, принятым за пределами покинутых им дома, деревни или города, положиться на власть — охранительницу обширных пространств и способную обеспечить выполнение этих норм и правил. По существу, то, в чем он нуждается, — это укрепление государства. И денежное обращение этому способствует.

Развитие денежного обращения все более углубляло пропасть, разделяющую горожан и крестьян, которую еще Галберт из Брюгге считал весьма значительной. После 1180 года пропасть пролегала уже между двумя совершенно несхожими обществами, в каждом из которых крепла власть богатевших над нищавшими. На селе нужда в звонкой монете для уплаты налогов и штрафов, приобретения семян, обновления поголовья, оплаты церковных служб, на достойное празднование различных дат, согласно заведенному порядку, заставляет наименее умелых и удачливых входить в долги, занимая деньги у священника, лесника, соседей, умеющих получать более обильные урожаи и выгоднее торговаться с купцами-перекупщиками. В должниках оказывается все большая часть крестьянства. Задолженность ставит большинство сельского населения во все более гнетущую зависимость от мелкой местной аристократии. В XII веке подобный, но еще более глубокий разрыв между богатыми и бедными образуется в городах, где колесо фортуны крутится быстрее.

Не стало ли ошеломляющим открытием, относящимся к тем временам, полное обнищание мигрантов, находивших приют на городских окраинах? Конечно, с обнищанием люди сталкивались и ранее. Но тогда периоды несчастий накатывались и проходили как волна, как приступ болезни, когда наступали голод, эпидемии моровой язвы, вспыхивали пожары, упоминаниями о которых пестрят страницы исторических хроник. Но это были преходящие бедствия, служившие поводом к покаянию. Люди, свыкшиеся не только с невероятной жестокостью военных, с бесчеловечностью пыток, но и привыкшие терять каждого четвертого ребенка до достижения им пятилетнего возраста и каждого четвертого из оставшихся — в отрочестве, безропотно смирялись с эпизодическим ростом числа смертей. А резкий контраст между богачами и бедняками сглаживался тогда семейной солидарностью и самой властью сеньоров, совершенно естественно превращавшихся в кормильцев, открывавших свои закрома для облегчения участи бедствующих. Жесты милосердия считались обязательными для богатых людей и совершались как ритуал — без раздумий и колебаний. На протяжении XII века характер таких жестов меняется. Сопоставим щедроты Карла Доброго, описанные Галбертом из Брюгге, с благотворительностью представителя следующего поколения — графа Шампанского. Последний не довольствуется чисто символическими жестами, а приказывает распродать золотую и серебряную утварь, украшения, чтобы вырученные средства раздать нуждающимся. Он посылает на улицы и площади специально назначенных служителей с поручением искать беднейших и раздавать им вспоможение. Именно к этому времени относится основание во всех городах богаделен для неимущих, где о них заботилось какое-либо братство.

Члены таких братств — люди состоятельные. Они стыдятся своего чрезмерного богатства. Они вняли заветам Евангелия и хотят искупить свой грех сребролюбия. Ведь в ряду пороков, где на первом месте выступает гордыня, за ней вплотную следует скупость. В поисках бескорыстия истинного самые неспокойные духом клирики из духовного авангарда конца XI века уходят в лесные отшельнические хижины или вступают на полную превратностей стезю странствующих проповедников: Это стремление отстраниться от мирских соблазнов породило реакцию Ордена цистерцианцев (бернардинцев) на клюнийскую роскошь: если граф Шампанский решает лишиться роскоши убранства своего стола, то это происходит именно под воздействием горячих проповедей его друга Бернарда Клервоского.

После 1170 года в среде городского патрициата распространяется и крепнет убеждение: попасть в Царство небесное можно только отказавшись от всех земных благ, став бедняком и живя среди бедняков. С этим убеждением Петр Вальдо — богатый лионский купец, распродал все свое имущество и стал призывать всех — во имя Христа — следовать его примеру. Так возникает в гуще народной центр новой, духовной, власти — власти «добрых людей», решивших жить так, как жили ученики Иисуса Христа. К ним прислушиваются люди, но священники, защищая свою монополию на проповедь, выступают против них. Нарушающих эту монополию причисляют к еретикам как «брабантцев». Вскоре «лионские бедняки» заклеймлены, их подвергают преследованиям. Понадобилось величие души папы Иннокентия III, учившегося в молодости в Париже и сочинившего трактат о добровольной бедности, чтобы через 20 лет Доминик и Франциск Ассизский, как и все их горячие сторонники и ученики, были возвращены в лоно Церкви. И помогло делу то, что в это время стала чрезвычайно быстро распространяться ересь, настоящая ересь. Она подрывала власть прелатов, еретики выдвигали против них обвинение в присвоении денег бедняков. Столь быстрое появление и скорое и неудержимое распространение ереси были прямо связаны с развитием денежного обращения и порождаемым смятением в умах.