Огромная проблема нарциссической личности, состоящая в том, чтобы склониться перед внешним авторитетом, может послужить объяснением той разновидности духовности, которая предполагает наличие внутреннего божества, своей собственной внутренней «высшей власти». Независимо от того, является ли такая духовность кульминацией нравственного развития (интериоризация идентификации с авторитетом), или испытанием ощущения инфантильной грандиозности, разумеется, что разные люди относятся к ней по-разному. Если такая высшая сила — просто «Я», играющее в Бога, то человеку становится очень легко себя одурачить и оказаться в плену морального релятивизма. Такие люди требуют, чтобы другие их уважали, одобряли их поведение и восхищались ими, однако на их взаимность рассчитывать не приходится.
Моральный релятивизм и бесстыдство
Сильное замешательство, в которое мы впадаем относительно того, что хорошо, а что плохо, — еще один характерный признак эпохи нарциссизма, отражающий сложности, существующие у нас, взрослых людей, и сказывающиеся на нашей деятельности. Создается впечатление, что наше коллективное сознание еще полностью не сформировалось и мы находимся в плену фантазий о своей грандиозности и своем всемогуществе, позволяющих нам защититься от стыда, вызванного необходимостью признавать свои собственные ошибки.
Как общество мы испытываем крупные неприятности, связанные с проблемой личной ответственности. Мы склонны себя вести, как маленькие дети, занимаясь поисками виновного, если наши дела идут плохо. Подумаем, как часто самые громкие судебные процессы направлены против таких гигантов индустрии, как предприятия, производящие оружие, или табачные компании. Эти культурные иконы служат воплощением «Больших плохих Пап», на которых мы проецируем свою потребность в ощущении всемогущества. Мы завидуем их могуществу, и, купив винтовку или закурив сигарету, чувствуем себя более могущественными. Предполагается, что «Большие плохие Папы» должны гарантировать нам безопасность, хотя хорошо известно, что и винтовки, и сигареты убивают. Когда нам навязывается эта реальность, мы страдаем от полученных травм, которые одновременно являются и нарциссическими, и телесно осязаемыми. Мы не можем перенести чувство стыда из-за исчезнувшего ощущения всемогущества и изменившего нам ощущения грандиозности, и беснуемся, испытывая мстительную ярость.
Помогает нам испытывать такие вспышки гнева, присущие нашему характеру и нашей культуре, именно мечта о правовой системе, в которой «искусство игры»
[139] до неузнаваемости искривляет истину. Благодаря искусству адвоката можно почувствовать симпатию к обвиняемому, но очень хорошо известно, что судьи склонны смотреть сквозь пальцы даже на самые вопиющие преступления. Особенно эффективным является так называемое «вынужденное» преступление или преступление, совершенное с целью защиты (perpetrator-as-victim), когда проявляется наша склонность оправдывать любое поведение человека, который кажется нам пострадавшим (опозоренным).
Вполне возможно, что позор становится главным социальным злом — или так могло бы показаться людям, живущим в мире с такими относительными ценностями, что физическое насилие, коррупцию и обман можно морально «очистить» настолько, чтобы отнести их к возможностям «личного выбора». Даже если нам известно, что некоторые поступки неприемлемы, то мы не будем считать виноватым человека, сделавшего этот выбор, а находим какое-то оправдание. Почти каждый может заявить, что в каком-то смысле является жертвой, тем самым мешая нам понять, когда произошла истинная трагедия, и испытывать сострадание к тем, кто на самом деле невиновен.
Искажение реальности: «фантазия — это все»
Среди политических лидеров и «героев спорта», магнатов бизнеса и «звезд» эстрады, — в современном мире лучше всего удается ускользать от ответственности тем людям, которые могут создавать и проецировать именно те образы, которые мы хотим видеть. Искусственно созданный образ — это один из столпов могущества, а могущественные люди — наряду с теми, кто должен их воодушевлять, — опираются на политтехнологов
[140], агентов, публицистов, пресс-секретарей и медиаконсультантов, чтобы контролировать то, как мы их воспринимаем. Мы смотрим на них уставшим взглядом, понимая, что они нами манипулируют, но все равно наслаждаемся шоу. По существу реальность уже настолько исказилась, что мы больше не знаем, кому или чему верить. Мы оказались в нарциссической комнате смеха (funhouse)
[141], не имея понятия, что находится за зеркалами. Мы перестаем верить своим собственным глазам и становимся отчужденными не только друг от друга, но и от самих себя.
Еще нам кажется, что мы не можем избавиться от иллюзий. Если фантазия становится для нас всем, то мы теряем интерес ко всему реальному. Перед нами огромный стол с воздушными сдобными плюшками, и нам кажется, мы готовы все съесть. Распространенность образов, не имеющих сущностного наполнения, возбуждает наши ощущения, но заставляет нас испытывать духовный голод и вызывает еще более сильное желание. Поэтому мы снова и снова возвращаемся в буфет. Хотя эти образы — всего лишь пустые калории, мы интериоризируем их как культурные идеалы, и они порождают сценарии, позволяющие нам определить свою собственную ценность и ценность всего, что затрагивает нашу жизнь. Именно благодаря им мы приходим к осознанию того, что красиво, что хорошо, что нам хочется и что имеет смысл.
Сила образов — чрезвычайно соблазнительная сила. Спросите об этом у почти двух тысяч (точнее 1840) девятнадцатилетних американских девушек, сделавших операцию по увеличению груди к 1998 году (более 57 % начиная с 1996 года и 89 % начиная с 1992 года)
[142]. Большинство из них потратили средства, отложенные на учебу в колледже, только для того, чтобы «удовлетворить свои косметические потребности» и «улучшить самоощущение», причем многие из них получили одобрение своих матерей, которые тоже подвергали себя подобным хирургическим операциям, чтобы как можно больше походить на культурный идеал. Вы можете поставить под сомнение их ценности или их подростковую тревожность, но не можете спорить с тем, что даже в эту эпоху постфеминизма большая грудь создает образ могущественной женщины.