К месту свидания он подъезжал на общественном транспорте либо самолично ловил такси у метро. Так что никто при всем желании не мог проверить историю его трат и покупок. Цветы Георгий не покупал вовсе, они так договорились с Ольгой с самого начала.
Ей не было обидно, что она живет без цветов, без ежедневной близости с любимым и просыпается каждое утро одна. И в отпуск ездит тоже одна (в том смысле, что не с любимым вместе, так-то в путешествия они отправлялись вдвоем с Надей). Ольгино воскресное одиночество – это плата за то счастье, которая она испытывала в будни.
Чем дальше, тем сильнее она привязывалась к Георгию. Она уже не поменяла бы его ни на какого другого свободного мужчину, пусть самого идеального и благородного. Ольга, конечно, часто мечтала о том, что вот, возможно, в один прекрасный день что-нибудь случится такое-этакое… Например, умрет, наконец, эта болезненная бесцветная женщина по имени Варвара. И Георгий станет свободен. Но дальше фантазий Ольга не шла, она и за них-то испытывала стыд. Разве можно мечтать о смерти другого человека?
Предпринимать в реальности какие-то специальные хитрые шаги, чтобы развести возлюбленного с супругой, Ольга уж тем более не собиралась. Это подло, разлучницей становиться она не хотела.
«Маликова отгрузка 23 числа, место 126», – на следующее утро она отправила сообщение Георгию. Это значило, что в той самой, ближайшей съемной квартире все занято, Ольга будет ждать своего возлюбленного по адресу: улица Маликова, дом 23, квартира 126.
И всё у них, все сообщения шифровались подобным «деловым» образом, Георгий и Ольга прекрасно друг друга понимали. Причем в телефонной записной книжке Георгия Ольга числилась как Ольга Витальевна Казанина, то есть под своим именем. И в этом тоже заключалась определенная предусмотрительность. Никаких «Любимая», «Котик», «Оля», «Ольга» и прочих сентиментальных глупостей, способных вызвать катастрофу. Никаких «Иванов» или «Сидоров», «Коля» или «Автослесарь». Если Варвара вдруг вздумает проверить телефон мужа и позвонит «Сидорову», а ей отзовется женский голос, что тогда?!.. А вот громоздкое и вежливое имя-отчество-фамилия само по себе говорило о том, что где-то там, на другом конце невидимых телефонных связей, существовала какая-то там скучная официальная дама.
Ольга уже находилась в съемной квартире – стандартной, но вполне достойной по многим показателям, не вызывающей ужаса у брезгливого, придирчивого гостя (а именно таковыми и являлись Ольга с Георгием). Жилище напоминало номер в отеле, после каждого гостя хозяйка тщательно прибиралась, меняла белье, мыла и чистила все. Впрочем, и цена за такие услуги была немаленькой… Через полчаса в дверь позвонили.
Ольга открыла дверь.
– А вот и я, детка, – Георгий вошел и обнял ее.
От него пахло одеколоном, свежевыглаженной рубашкой и еще чем-то таким, приятным, мужским, говорящим о чистоте и здоровье.
– Час назад позвонил Блинов, я думал, не сумею вырваться… – пробормотал Георгий, уткнувшись лицом Ольге в шею.
– Я ждала тебя. Я так соскучилась! Я бы умерла, если бы ты не пришел! – вырвалось вдруг у Ольги.
– Детка, не пугай меня! – шутливо, но тем не менее с нотками тревоги в голосе произнес Георгий.
– Ах, это я так… Вина не стала покупать, ну кто же пьет с утра? Хочешь кофе и блинчиков? Я сама их сделала.
– О да! – обрадовался Георгий. – Я как раз не успел позавтракать. – Хотел заскочить в… – он произнес название известного кафе, – но смотрю, по времени не успеваю.
– И чем же мои блинчики хуже фирменных, от французского ресторатора? Или кто там у них кухней заведует? Не могу понять… – проговорила Ольга.
– Твои – сделаны с любовью, – торжественно произнес Георгий.
Он ел, Ольга смотрела на своего возлюбленного, болтала какую-то чепуху: про соседку Надю, ее бывшего, про тополиный пух и несносных клиенток… Потом спохватилась:
– О, прости, что я голову тебе морочу! У тебя как дела?
– Да как-как… Опять на дачу ехать. А я эту дачу просто ненавижу. Скука смертная! Два часа в пробке – и комары, комары!
Георгий отставил пустую чашку, вымыл руки.
– Ну, идем, – тихо произнес он.
– Идем.
В комнате они разделись, Ольга нырнула под свежую, пахнувшую специальной стиральной отдушкой простыню.
– Я тоже чуть не умер, веришь ли, без тебя… – пробормотал Георгий, целуя Ольгу.
– Только не торопись, – через некоторое время нетерпеливо потребовала она.
– Нет-нет, я не… – он застонал. – Как ты это делаешь, детка?
– С любовью! – на миг отвлекшись, засмеялась она.
– О да!..
Они знали друг друга наизусть, но повторение пройденного им не надоело.
– Вчера были в гостях, у крестной…
– И?..
– Да, да… А там Климт на стене. Чуть притормози, вот так.
– Кто такой Климт? А, это известный художник! – вспомнила Ольга.
– Да. Еще. И вот так. Этот его известный «Поцелуй», картина. Не оригинал, конечно, постер, но превосходный. О-о!..
– А-а!.. – Ольге показалось, что она теряет сознание.
Несколько минут они лежали без сил, постепенно приходя в себя.
– И что Климт? – наконец, спросила Ольга.
– Я говорю, увидел картину Климта, называется «Поцелуй». Копия ты – девушка на картине. И я вспомнил тебя. И еще там мужчина нарисован, кажется, он на меня похож. Мужчина целует девушку. У меня было чувство, что меня сейчас все разоблачат, увидев этот постер.
Ольга улыбнулась, поцеловала Георгия в плечо. Сейчас, без очков, возлюбленный уже не выглядел таким угрожающе солидным, в его «обнаженном» взгляде читались нежность и беспомощность.
– Ты лучше всех, – прошептала Ольга, провела пальцем по его губам.
– Детка… Ты такая милая! – с нежностью отозвался Георгий. – И за что мне такое счастье? Я тебя не достоин.
– Почему – не достоин? Ты – мой принц. Я тебя ждала всю жизнь.
– Детка, мне пятьдесят один, шестой десяток, по сути. Я на двадцать лет старше тебя. Еще немного – я превращусь в старика. А тебе еще жить и жить, цвести…
– Значит, ты собираешься со мной расстаться в скором времени? – напряглась Ольга.
– Не хмурь свой чудесный лобик, – Георгий поцеловал ее, – не то морщинки появятся. Ты сама меня оставишь.
– Нет. Нет, никогда. Ты ведь не собираешься меня бросать?
– Никогда. Если бы я мог… я бы за великое счастье… чтобы мы вот так, как сегодня, и до скончания жизни… Моей, разумеется.
– Если ты умрешь, умру и я.
Они обнялись порывисто и замерли.
– Ты ведь знаешь, что я не могу ничего изменить, – печально произнес Георгий.