Леся ее обожала. Вика была для нее вариантом жизни, который и она могла бы прожить, если бы не отягощенная наследственность в виде папы-профессора и мамы-доцента, усугубленная пагубной тягой к золотым медалям, красным дипломам и диссертациям. Словом, во второй жизни Леся предпочла бы родиться на месте Вики. Но второго раза не будет. Грекам Леся верила больше, чем буддистам.
На этот раз слышно было плохо. Но плохо бывает по-разному. Лесе мешал говорить работающий принтер, а Вику глушил шум прибоя. Две музыки – офиса и океана – боролись за внимание подруг. Впрочем, боролись недолго, потому что разговор был короткий.
– Лесь, привет! У нас тут вечеринка по случаю намечается. Приезжай! – сказала Вика так буднично, будто речь шла о воскресных шашлыках у нее на даче.
– Куда? Где ты? Как ты? По случаю чего? – утопила Леся подругу в вопросах.
Но подруга тонуть не собиралась. Она быстро разобралась со всеми вопросами:
– Нормально я. Остров тут сказочный. А вечеринка, сказала же, просто по случаю. То есть случайная вечеринка, без повода.
Лесю всегда изумляла речь Вики. Она использовала слова как будто неправильно, но если вдуматься, то вполне логично. Как будто отряхивала их от привычного употребления и возвращала им естественное значение. Однажды про законченного мерзавца она сказала, что он «вышел в нелюди». И действительно, если можно выйти в люди, то почему нельзя выйти в нелюди? Вика говорила, как жила – раскованно и свободно.
Подруга посчитала вопрос решенным и начала буднично инструктировать, как добраться до острова, что с собой брать, как сэкономить в дороге и прочие технические вещи. Ну действительно, о чем еще говорить, если остров сказочный, а вечеринка случайная. Какие могут быть сомнения?
– Викуль, я не знаю. Как-то неожиданно все это… Вряд ли получится. Меня с работы могут не отпустить, – сказала Леся и сама зажмурилась от несуразности и глупости фразы. Там – океан, сказочный остров, а тут – какая-то работа. Которую и работой-то назвать трудно. Так, трудодни в обмен на пенсию по молодости.
– Кто тебя может не отпустить? Только ты сама. Леська, отпусти себя, очень прошу. Мы с тобой ночью голые купаться будем, как в лагере. Помнишь?
– А мальчишки будут подглядывать? – включилась в игру Леся.
– Не-е-е. Не обещаю. Тут это не в диковинку, им обрыдло уже. Хотя на новенькую, может, и посмотрят. Ты к своим пятидесяти килограммам сколько кило шарма добавила? – Вика хохотала заливисто и знакомо.
– Во мне полцентнера шарма и обаяния.
– Значит, центнер выходит. Тогда я тебе отдельное бунгало поищу, в моем вдвоем не поместимся.
Вика сказала это так просто, как будто и не было на свете стандартов красоты, модных диет, глянцевых журналов и напольных весов, способных испортить настроение или осчастливить малейшим колебанием стрелки вправо или влево. Ей было наплевать на это, как и на многое другое. Волновал только технический вопрос, как разместить дополнительный центнер живого веса.
– Викуль, да ты что? Я же пошутила. Пока держу свои пятьдесят шесть килограмм как последнюю примету молодости. Творог уже из ушей лезет.
– А ты уши затыкай, когда ешь, – совершенно серьезно посоветовала подруга. – Я вот нос затыкаю, когда один местный фрукт ем. Вкуснющий, но вонючий. А в старости будем еще не то затыкать, чтобы поесть спокойно. – Вике не было равных в неделикатных шутках.
Леся узнала Вику. Только сейчас узнала окончательно. Вспомнила то состояние полного комфорта, раскованности, бесшабашности, какое испытывала только с Викой. И так захотелось войти в это состояние еще раз, что вразрез с разумными установками она неожиданно для самой себя пообещала:
– Я приеду, Викуль. Спасибо, что позвала. Ты даже не представляешь себе, как вовремя ты это сделала. А то еще немного, и я начну с предметной действительностью сталкиваться. Вместо того, чтобы жить.
* * *
Предстоял разговор с начальником. Леся бегло набросала заявление о трехнедельном отпуске за свой счет, указав в качестве причины жгучее желание увидеть сказочный остров. Конечно, она использовала другие, более казенные слова, но смысл от этого не менялся. Подошла к приемной и отбила по двери траурный марш костяшками пальцев. Точнее, отбила по дверному косяку, потому что дверь руководителя, как и положено, была обита дерматином.
– Да-да, войдите. – Начальник удивился приходу Леси.
Впрочем, удивился – неточное выражение. Скорее он удивленно напрягся. Не будучи дураком, понимал, что Леся относится к нему, мягко говоря, не очень почтительно. Нет, прямых конфликтов у них не было. Но Леся не скрывала, что считает любой административный кабинет в институте вариантом подсобного помещения, сродни кладовой, где хранятся швабры. Дело нужное, но к науке не относящееся.
«Главное, – настраивала себя Леся, – не сворачивать». Но знала, что струсит, свернет, если ее начнут совестить, взывать к чувству коллективизма, будить в ней ответственность за судьбу очередного научного отчета, которого не дождутся на самом верху властной вертикали. Хотя Леся была почти уверена, что там их отчеты летят в мусорную корзину прямо в нераспечатанных конвертах.
– Вы бы потрудились объяснить, зачем вам отпуск? Вы же только что вернулись из очередного, предоставленного вам согласно трудовому законодательству. Вы даже не считаете необходимым указать причину такого неожиданного, так сказать, намерения.
– По-моему, я письменно сообщила вам о причине. Вот смотрите, буквально и дословно: «по собственному желанию». У меня может быть желание?
– У вас? У кого-кого, а у вас точно может быть.
– А собственное? Или только по графику, согласно штатному расписанию?
– Кажется, что у вас других желаний, кроме собственных, нет и никогда не было. А другие живут общественными желаниями, – сказал шеф и сконфузился от корявости фразы.
Леся поняла, что сейчас начнут взывать к духу коллективизма. Общественная версия спиритического сеанса, регулярно проводимого в кабинете начальника. Только бы устоять, не поступиться собственным желанием.
И тут она заметила на стене у шефа дизайнерские часы в виде вскрытого черепа: колесики тянули друг друга и двигали стрелки. Это было монотонно и увлекательно, тягуче и динамично. Она прилипла глазами к игре шестеренок. А сбоку плыл голос начальника. Он грозил, льстил, ругал, хвалил, обещал. Но игра геометрических форм, как губка, втягивала в себя все эмоции. Леся понимала все, что ей говорили, но спокойно и отстраненно. Потому что боялась пропустить, как серое колесико подхватывает белое и тянет его изо всех сил. Она физически чувствовала напряжение пластмассы, помогала взглядом часовому уродцу. И тогда голос обтекал ее и уплывал в открытую форточку. Как будто Леся была заговоренная.
Нет, смысл начальственной речи она понимала. Что ее всячески порицают, в ней решительно разочарованы, что ей, видимо, напрасно дали почетную грамоту в прошлом году. И теперь уже точно не дадут в следующем. Но благодаря заякоренности на часах начальственные речи не могли проникнуть в Лесю, заполнить до краев и пробить брешь в ее обороне. И даже намек на то, что ее книгу снимут с плана издательства, не заставил ее свернуть с намеченного пути.