Руки моей не отпускай - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Алюшина cтр.№ 58

– Да ладно? – приподнялась на локте Ася, с сомнением всматриваясь в лицо Ярославцева. – Что, так прямо и захват устроил?

– Прошлись по нашему заводу по полной, – саркастически усмехнулся Василий. – При его-то административных ресурсах и возможностях.

– Я так понимаю, ты выиграл в этом противостоянии? – не самым уверенным тоном предположила Ася, словно просила подтвердить ее слова.

– Я оказался в СИЗО как подозреваемый в нанесении серьезного денежного ущерба государству по нескольким статьям.

– Сильно, – покачав головой, оценила она масштаб разборки. – И сколько ты там просидел?

– Девять месяцев, – снова усмехнулся Ярославцев.

– Ско-олько-о? – поразилась Ася.

Да уж, думал, быстро разберется и справится, а оказалось, что нет, это не черная полоса настала, а как бы фон. И на поверку вышло, что он вступил в зону, свободную от справедливости и какого-либо соблюдения законов.

Поначалу-то Ярославцев фонтанировал возмущением, боролся, предпринимал шаги и поднял волну, все как и положено, и ждал, что со дня на день все разрешится, уж больно очевидным и топорным был нахрапистый наезд в стиле девяностых. И Василий долгое время пребывал в совершенной уверенности, что при серьезной адвокатской команде, которая работала на его стороне, все разрешится самым наилучшим для него образом.

Сейчас.

Анекдот-присказка есть такая: сначала кот боялся пылесоса, а потом ничего, втянулся.

Люди ко всему привыкают, и к плохому тоже.

Камеры в следственном изоляторе были переполнены, собрав разных людей, в основном не сидевших, но и уголовного контингента хватало. Это, конечно, не тюрьма и зона, но жесткие законы проживания в заключении и здесь никто не отменял.

Когда в не самом большом помещении собирается толпа мужиков, это уже не казарма, это хуже, и вштыривает здесь по полной программе, и духан непередаваемый, до слезы порой пробивающий, и мат-перемат, и отсутствие какой-либо уединенности, хоть на мгновение, и нахрап с наездом криминальных сидельцев, как обязательный атрибут, тоже никто не отменял. Режим, жесткие запреты и особый тюремный запах, въедающийся сразу в кожу, в волосы, в сознание, который не перепутаешь ни с чем, замешанный на страхе, безысходности и отчаянии всех прошедших через эти стены людей.

Жесть полная. Другая реальность.

С ума соскочить можно влегкую, особенно когда ты сам никак не можешь повлиять на ход дела, сидя в тюрьме, а оно прямо у тебя на глазах разваливается, и все уплывает из рук. Так, по крайней мере, было у Василия – каждая новая встреча и беседа с адвокатами приносила все новые и новые нерадостные вести – они проигрывали по всем статьям, и ему грозила уже не только конфискация имущества, но вообще-то, на минуточку, реальный тюремный срок!

На пустом месте! Из ниоткуда!

На очередном свидании с адвокатами те принялись деловито убеждать Василия, что придумали новую стратегию, по которой ему надо признать свою вину, и тогда они выдвинут иную защитную линию.

«Какую вину?! – обалдел Ярославцев. – Вы что, охренели вообще?!»

И тут до него с опозданием дошло, что его откровенно разводят, и эти суки тупо продались той стороне конфликта, чинуше, инициировавшему рейдерский наезд.

Разговаривать с ними он не стал, побоялся банально, что не удержится и покалечит идиотов. А себе тогда точно срок намотает. Вызвал отца, привел свои доводы и попросил заменить всех адвокатов к такой-то маме.

Когда Степан Юрьевич понял, к какой черте подвели его сына и что реально тому грозит, то подключил тяжелую артиллерию – всех своих друзей и знакомых, всех приятелей и влиятельных людей, достучался до высоких кабинетов и пробился на телевидение, на несколько каналов.

Он бился за сына, мобилизовав все свои возможности.

А Василий сидел.

Это реально сводит с ума, когда ты сидишь за решеткой, под замком, изолированный от мира, и не знаешь, что происходит снаружи, там, за стенами, и понятия не имеешь, чем закончится для тебя каждый день: либо скажут – с вещами на выход и свободен, либо с ними же, но в суд с дальнейшим путешествием к постоянному месту отсидки.

Девять месяцев!

До отчаяния он не дошел, но смотреть на ситуацию с оптимизмом получалось все сложней, и реально было хреново. Порой обуревало такое чувство бессильного негодования, что хотелось сотворить что-то… хоть кулаки об стену разбить, хоть башку, чтобы выпустить из себя эту удушающую бессильную ярость.

Рядом с Ярославцевым на соседней койке, шконке по-блатному, месяца за два до его освобождения из СИЗО оказался интересный человек с редким именем Маркел и отчеством Григорьевич. Поразительная личность – седой как лунь старик в преклонных годах, а глаза молодые, чистой голубизны, человек, не смирившийся со своей участью, но умеющий принимать действительность со спокойным достоинством такой, какая она есть. Многое он о себе не рассказывал: кто он, что сотворил и почему сюда попал, называл лишь номер статьи и что ему инкриминируют, да и все. Но иногда, когда старика одолевала бессонница, брался размышлять о жизни вслух и делился с Василием философскими мыслями.

– Человек, Василий Степанович, странное существо. Вот, например, мы все очень привязаны к своей жизни и ужасно боимся ее потерять и расстаться с ней, а при этом все время на нее жалуемся. Вот мы с вами сидим здесь, и нам кажется, что все пропало и это самое страшное, что с нами могло произойти, чудовищная несправедливость, злая корысть и умысел людей. А если вдуматься, мы здоровы, руки-ноги и голова у нас на месте, родные-близкие живы, слава богу, и тоже без хворей страшных, значит, уже повезло.

И невольно Ярославцев начинал обдумывать эти его высказывания, примерять их к себе и находил в них некое освобождение от напряжения, переосмысление того, что случилось, скорее чувствуя интуитивно необходимость внутреннего успокоения, ровности, а не раздирающего душу состояния беспомощности.

– Большую часть жизни, – говорил Маркел Григорьевич, – человек проводит в ожидании лучшего будущего, мы постоянно думаем: хочу вот то-то в будущем, будет у меня то-то, и тогда я ох и заживу, постоянно ждем каких-то перемен, а меньшую, оставшуюся часть жизни, проводим в сожалении об упущенных возможностях, ушедших в пустые мечтания и ничегонеделание, и о пройденных годах. И только редкие люди, по-настоящему свободные и сильные духом, позволяют себе роскошь жить здесь и сейчас, радуясь каждому дню. Вот ведь вы же сейчас думаете, как хорошо-то было там на свободе, и думаете, что ж я, дурачок, этого раньше не ценил. А ведь выйдет из застенков каждый из нас, здесь присутствующих, порадуется свободе недолго и вскорости снова будет не замечать того хорошего, что имеет каждый день. Вот в вас, Василий Степанович, я вижу и чувствую внутреннюю силу и способность менять свою жизнь по собственной воле, чувствовать ее и жить каждым днем. Только не разбужена пока она в вас, эта особая сила и свобода души жить таким образом. Этому можно научиться, только себя надо найти. Вы пока не нашли, так мне кажется.