– Я его пристрелю! – последовал холодный ответ.
– Эрнест, ты, верно, с ума сошел – так не пойдет! И ты никуда не поедешь, это дело решенное. Ты не станешь рушить свою жизнь из-за женщины, которая недостойна даже чистить тебе сапоги!
– Не стану? Не стану! Эльстон, вы много на себя берете. Кто меня остановит?
– Я и остановлю! – жестко ответил мистер Эльстон. – Я твой командир, если ты забыл – твой полк еще не распущен… Если попробуешь уехать – будешь арестован как дезертир. Не будь дураком, парень! Ты уже убил человека и попал в большую беду. Убьешь еще одного – больше не выберешься. Кроме того, разве это принесет тебе удовлетворение? Если хочешь отомстить, наберись терпения. Все будет. Я кое-что смыслю в этой жизни, в конце концов, я тебе в отцы гожусь. И я знаю, что ты считаешь меня циником, потому что я смеялся над твоим «высоким штилем» в отношении женщин. Теперь ты убедился, что я был прав. И циник я или нет – но я верю в Бога и верю в то, что в мире существует высшая справедливость. Мир так устроен, что люди совершают грехи – и искупают их своей жизнью. Если этот брак – такое дьявольское дело, как ты подозреваешь, то он принесет им беду и несчастье без всякого участия с твоей стороны. За тебя отомстит само время. Все приходит к тому, кто умеет ждать.
Глаза Эрнеста холодно сверкали, когда он ответил:
– Я не могу ждать. Я уже погиб, жизнь моя разрушена, она пуста и не имеет смысла. Я хочу умереть – но прежде я хочу убить его.
– Не будь я Эльстон – ты никуда не поедешь!
– Не будь я Кершо – поеду!
Несколько мгновений двое мужчин мерились яростными взглядами, и трудно сказать, кто из них выглядел более решительным и уверенным. Затем мистер Эльстон молча повернулся и вышел из комнаты.
На веранде он задержался, глубоко задумавшись.
«Мальчик задет не на шутку. Он не оставит попыток – и погибнет. Как мне остановить его? О, я знаю!»
Мистер Эльстон поспешил к дому правительства, громко бормоча себе под нос:
– Я слишком люблю этого парнишку, чтобы позволить ему разрушить свою жизнь из-за пустяка!
Глава 12. Бегство Эрнеста
Когда Эльстон ушел, Эрнест снова сел на кровать и взволнованно сказал:
– Я не позволю Эльстону командовать мною. Он злоупотребляет нашей дружбой!
Джереми сел рядом с ним и взял друга за руку.
– Дружище, не говори так. Ты же знаешь, он очень хорошо к тебе относится. Ты сейчас сам не свой. Постепенно ты придешь в себя и увидишь все в ином свете.
– Конечно сам не свой! А ты как себя чувствовал бы, если бы узнал, что женщина, которой ты отдал свою душу, которая привязала тебя к себе, завтра выходит замуж за другого?
– Старик, ты забываешь одну вещь. Я, конечно, не мастак говорить так же гладко, как ты, но я ведь тоже ее любил. Я смог от нее отказаться, отдать ее тебе, тем более что ей было все равно и наплевать на меня… но когда я думаю об этом парне, об этих его холодных серых глазах, об этой мерзкой отметине у него на лбу – ох, Эрнест, у меня сердце разрывается!
Они сидели рядом на кровати и глухо стонали хором, что выглядело, по правде говоря, довольно абсурдно.
– Вот что я тебе скажу, Джереми! – немного погодя, сказал Эрнест, прекратив стоны и жалобы. – Ты – хороший человек, а я – эгоистичная тварь. Ною, жалуюсь – а ты терпел, ни слова не сказал. Ты достойнее меня, Джер, ты – человек! И мне кажется, ты ее тоже любишь, как и я. Хотя нет, не как я…
– Старина, между нашими историями не может быть параллелей. Я никогда не мечтал жениться на ней. А ты хотел – и имел полное на это право. Кроме того, мы слишком разные. Ты в три раза лучше чувствуешь и все понимаешь.
Эрнест горько усмехнулся.
– Не думаю, что когда-нибудь еще почувствую хоть что-то. Почти все мои запасы страданий израсходованы. О, какой же дурак тот мужчина, что отдает всю свою жизнь и сердце одной женщине! Да нет, мужчина бы этого и не сделал – но что можно было ожидать от двух мальчишек, вроде нас? Вот почему женщины так любят юнцов – их легко приручить, точно щенков, которых уже собрались утопить; они верят, любят, облизывают руки… которые их уничтожат. Должно быть, это забавно – для убийц. Эльстон был прав, прав насчет идеалов! Знаешь, я действительно начинаю видеть все в ином свете. Я верил женщинам, Джереми, я действительно верил им. Я считал, что они лучше нас! – тут он истерически расхохотался – Что ж, за опыт надо платить. Больше я подобной ошибки не совершу.
– Брось, брось, Эрнест, не надо так говорить. Ты получил сильный удар, почти смертельный, и встретить его надо так, как встречают смерть – молча. Ты ведь не поедешь разбираться с этим парнем, а? Будет только хуже, поверь мне. Ты не успеешь его убить до свадьбы, и нет ничего хуже, чем быть повешенным, когда сделанное уже все равно не поправить. Честно – здесь ничего не поделать, остается только пережить это и посмеяться над этим. Мы не вернемся в Англию, мы отправимся на Замбези, будем охотиться на слонов, и знаешь – если уж так все повернулось, теперь ты любой удар перенесешь куда легче, вот что.
Эрнест ничего не ответил на это сбивчивое утешение, и Джереми оставил его в покое, надеясь, что смог убедить. Однако нынешний Эрнест был совсем другим человеком – по сравнению с тем утренним, беспечным Эрнестом, заботящимся о зонтиках для дынь. Жестокие известия, принесенные почтой – из-за которых он на долгие годы возненавидел письма, – образно говоря, уничтожили его. Он так никогда и не оправился от этого удара, хотя, несомненно, выжил. Убивает нас только по-настоящему страшное горе. Однако свет и красота исчезли из жизни Эрнеста, как исчезла и его трепетная вера в женщин (увы, мы настолько ограничены, что никак не хотим принимать на веру опыт других людей, а свой личный опыт считаем уникальным); с этого дня и в течение многих лет Эрнест испытывал непрекращающуюся душевную боль, которая никогда не затихала – зато часто усиливалась, вызывая такие пароксизмы страданий, что он предпочел бы умереть, чем испытывать их.
Однако пока он еще не осознавал всего этого; единственное, что владело им – бешеная, дикая жажда мести, настолько сильная, что он чувствовал настоятельную потребность немедленно ее утолить – иначе его мозг взорвется. Завтра, думал он, наступит последний акт истории этого предательства. Сегодня канун ее свадьбы – и он бессилен предотвратить ее, он слаб, как ребенок. О великий Боже! И даже после всего этого кошмара – он знал, что она его любит.
Эрнест, как и большинство добросердечных хороших людей, мог стать воистину опасен, если свершалась вопиющая несправедливость. Мистеру Плоудену было бы несдобровать, столкнись он сейчас с Эрнестом. Говоря по чести, преподобный так и не выходил из головы юноши – до такой степени, что прежде, чем покинуть свою комнату, он написал прошение об отставке из Добровольческого корпуса и собирался отнести его в правительственную приемную. Затем он вспомнил, что почтовая карета покидает Преторию на рассвете следующего дня, и поспешил в контору, где удостоверился, что ни один пассажир пока не забронировал себе место. Однако Эрнест не стал бронировать место и для себя – он был слишком умен, чтобы сделать это. Выйдя из конторы, он отправился в банк, где взял сто пятьдесят фунтов золотом. Затем он вернулся домой. Здесь он обнаружил кафра, одетого в белый правительственный мундир – посыльный ожидал его, чтобы вручить официальное письмо.