– Это глупо. Нельзя просто…
– Я думал, ты обрадуешься. Столько говорила, как будешь по мне скучать.
– Я и буду по тебе скучать, – вздыхает мама. – Очень. Но это не значит, будто я не хочу, чтобы ты ехал.
– Ну а я не еду.
– С Джулианом все будет хорошо, Адам. Я ведь смогла тебя вырастить?
– Более-менее.
Она смеется и бормочет: «Панки Брюстер». Затем снова становится серьезной. А на меня столько серьезного обрушилось, что до конца жизни хватит.
– Знаю, ты хочешь о нем заботиться. Все, кто тебе близок… ты им очень нужен. – Мы долго молчим, вполглаза смотрим финальный раунд, и наконец мама говорит: – Такой человек, как ты, должен общаться с людьми. Тебе нельзя быть одному.
– Я не один.
Она хмурится, будто я из вредности спорю.
– Если не хочешь выходить, тогда пригласи ребят сюда. Вы же планировали отметить выпускной. Еще не поздно.
– На самом деле поздновато.
– И все же. – Она как-то слишком настаивает на таких незначительных вещах.
– Не знаю.
– Небольшая вечеринка тебе не повредит. Вам обоим.
– Ага… может, приглашу пару человек.
– Например, Эмеральд?
– Возможно.
68
Джулиан
Сегодня небольшая вечеринка, если сравнивать с днем рождения Эмеральд в декабре, всего пятнадцать или двадцать человек, но шума все равно слишком много. Я открываю заднюю дверь, пересекаю двор и сажусь в траву под огромным деревом. Его ветки свисают до самой земли и скрывают меня, точно занавес.
Последний раз я выходил из дома, когда мы ездили к Расселу. А когда приехали обратно, Адам поставил машину в гараж.
Он все время твердит, что мне нужен свежий воздух, что сидеть у окна как кошка – не то же самое, что гулять. В глубине души я и сам скучаю по солнцу, по тому, как носился на велосипеде. Но стоит представить, что я выхожу из дома, и синее небо превращается в океан – огромный, бескрайний, бесконечный. И я в нем исчезаю.
Сегодня, когда собрались все друзья Адама, я вижу, как они по нему скучали. Большинство признается в этом открыто, другие просто смотрят на него и боятся отвести глаза. Они и со мной приветливы, но никто не пытается меня обнять, словно все боятся причинить мне боль.
Я глубоко дышу. Легкие расширяются, и больно совсем немного.
Воздух сладкий, теплый, настоящий. Может, Адам прав, и мне надо гулять. Тут хорошо. Я запускаю пальцы в траву, глубже, в землю, и представляю, как мама стоит на крыльце нашего прежнего дома и прикрывает глаза от солнца.
Я слышу музыку, что доносится из окон, но сижу довольно далеко, и это просто ритм без слов. Я закрываю глаза.
– Джулиан?
Этот голос миллион раз эхом отдавался в моей голове. Я открываю глаза. У распахнутых ворот, всего в нескольких шагах от меня стоит Рассел. Он идет ко мне. Я хочу убежать или закричать, но не могу. Тело совершенно не слушается.
Рассел проходит мимо крыльца, автоматически зажигается свет, и я ясно его вижу. Небритый, немытый, несчастный. Он смотрит на меня, и я понимаю: тело не повинуется, потому что оно не мое.
Я бросаю взгляд на дверь. Похоже, Рассел понял мои мысли, он быстро приседает и бросается ко мне. На меня. Одной рукой обхватывает меня за талию, прижимает спиной к своей груди, а свободной ладонью сжимает мою шею. Я чувствую, как у него бьется сердце, как он упирается подбородком мне в макушку. Чувствую его запах, он грязный и потный. Рассел сжимает меня крепче. Отдаленно это напоминает объятия, которых у нас никогда не было.
– Почему ты ушел? – спрашивает он. – Ты сказал, что хочешь второй шанс, но ушел.
– Мне пришлось. Адам…
Рассел крепче стискивает мое горло.
– Я пустил тебя в дом. Я. Но что бы я для тебя ни делал, ты все равно меня ненавидишь.
Я хватаюсь за его руку, извиваюсь. Я не могу дышать.
Внезапно он меня отпускает. Я болезненно втягиваю воздух и разворачиваюсь лицом к дяде.
– Я… я тебя не ненавижу. – И я не лгу. – Я знаю, ты просто несчастлив.
В его глазах загорается огонек надежды.
– Так ты вернешься ко мне?
Я вспоминаю видео. Выражение на его лице, когда он меня избивает. Все случаи, когда Рассел находил повод меня наказать. Не для того, чтобы сделать лучше, просто потому, что наслаждался процессом.
– Нет. Ты причинил мне боль. А делать людям больно плохо. Даже если ты несчастлив.
Его лицо превращается в лед, потом этот лед трескается.
– Я никогда и пальцем тебя не тронул, – рычит он. – За все эти годы, ни разу. – Он склоняется ближе, его глаза горят. – Разве нет?
Я качаю головой.
– Я мог, но не стал. Ты даже не представляешь. Чего мне это стоило.
Лампа над крыльцом гаснет, мы погружаемся во тьму, но это неважно. Я все равно никогда не умел его понять.
Рука хватает меня за горло, но почти не больно. Мне следует испугаться, но я чувствую опустошение. Я вспоминаю руки отца. Руки мамы. Что именно должны делать руки.
Рассел сжимает меня крепче, поднимает, словно куклу, и я повисаю в воздухе. Он тащит меня к воротам, и оцепенение спадает. Я открываю рот, но Рассел его зажимает. Я вырываюсь, царапаю его ладонь, а потом шеи касается что-то мокрое, и в нее впиваются зубы.
Рассел достает из куртки предмет – тот самый, что лежал в шкафу с прутом.
– Это пистолет моего отца, – сообщает дядя.
– Мне… мне жаль твоего отца. Я тоже по своему скучаю.
Рассел начинает смеяться, поворачивается, и луна озаряет его лицо. Это маска клоуна, улыбка поверх оскала.
– Думаешь, я скучаю по отцу? Я его ненавидел.
– Я… я…
Рассел снова смеется, а потом протягивает мне пистолет, точно подарок.
– Он столько говорил, что значит быть мужчиной, а я всегда считал, что использовать такие вещи мелочно. Мужчина должен полагаться на свои собственные силы, а не на кусочки металла, которые даже рассмотреть в полете невозможно. – Он снова крепко сжимает пистолет. – Но они быстрые, а иногда надо действовать быстро. Разве не так?
Я пытаюсь кивнуть.
– Вот с Адамом и надо управиться по-быстрому.
Я пытаюсь заговорить, но Рассел так стискивает мне лицо, что зубы царапают щеку изнутри, и я чувствую вкус крови.
– Ты знаешь, как быстро все может произойти. Вот они у тебя есть, а через мгновение… – он отпускает мое лицо и щелкает длинными пальцами, – их нет. – Меня одновременно прошибают холод и пот. – Все они. Исчезнут.