– Да.
– А где твоя мать?
– Мне уже восемнадцать. – Она сопит; мои слова не произвели на нее впечатления. – Джулиану не нужен опекун. Я только что говорил с мамой, она хочет связаться с судьей. Джулиан жил у нас дома, мне восемнадцать, так что мы можем принимать решения о…
– Постой, постой, переведи дух.
Я следую ее совету и готовлюсь дать отпор, если она попробует меня выставить.
– Я не встречалась с Джулианом, но не собираюсь ограждать его от друзей. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Спасибо, – бормочу я и сажусь, ощущая внезапную слабость.
Делорес берет другой стул.
– Вечно они так. – Ее голос мягкий, но полон скрытой силы, будто она уже не раз такое видела.
– Хм? – Я пытаюсь сосредоточиться. Знаю, надо показать себя ответственным, но я издергался и устал.
– Постоянно выгоняли людей. Не пускали отцов в родильные палаты, родственников к пациентам. Теперь стало попроще.
– Почему?
– Потому что люди намного быстрее поправляются, если рядом те, кто их любит.
На глаза наворачиваются слезы, я чувствую короткую вспышку паники. Боже, я сейчас что?.. Да, я снова плачу. А женщина, которую я пять минут как знаю, прижимает мое лицо к своему лиловому плечу.
Я не сопротивляюсь.
Где-то в пять часов приходит Эмеральд и приносит желтый горшок с каким-то высоким экзотическим цветком. Она, как обычно, идеальна; волосы закручены и заплетены так, будто Эмеральд заехала сюда по дороге на бал.
При виде Джулиана она замирает, прямо как мама, просто стоит и смотрит, не говорит и не двигается. Я забираю горшок из ее дрожащих рук и ставлю на тумбочку в углу. Киваю в сторону коридора, и она выходит вместе со мной. Там на стенах другая картина – подводная вечеринка с улыбающимися русалками, акулами, дельфинами и прочими рыбами.
– Я не ожидала увидеть его таким, – шепчет Эмеральд. Я киваю. Ей нет смысла объяснять, о чем она. – Меня привез Мэтт. Они с Камилой внизу. Хотели подняться, но не знают, стоит ли.
Я скрещиваю руки на груди и прислоняюсь к стене рядом с самым счастливым осьминогом, какого только видел.
– Нет. Пока нет.
– Ты выглядишь уставшим, – говорит она. – Тебе, наверное, надо пойти поспать.
– Ага, прямо сейчас и прилягу.
Она вздрагивает. В ее голубых глазах смущение и боль, но я не прошу прощения. Ее волосы идеальны, но что-то в этом меня тревожит.
– Адам…
– Мне пора обратно.
Она пожимает мою руку. Я не отвечаю.
52
Адам
Второй день в больнице очень похож на первый. Джулиан спит. Я хожу, сижу, ем скудные передачки из столовой. Бездельничанье прерывается только визитами Делорес, мамы и друзей, которые не проходят дальше вестибюля. Палата теперь вся набита цветами, шариками и мягкими игрушками.
Я сижу на стуле у кровати Джулиана, когда он просыпается, да так внезапно, что я подпрыгиваю. Джулиан хватается за воздух, а потом пытается выдернуть трубки у себя из носа.
– Нет, оставь, – говорю я и перехватываю его руки.
Джулиан замирает и моргает, будто очнулся после кошмара.
– Адам? – Я впервые слышу его с тех пор, как принес в больницу… когда, полтора дня назад?
– Что? – Я держу его, пока не убеждаюсь, что он больше не дергается, затем цепляю ногой стул и подтягиваю ближе. – Ты в порядке?
Глупый вопрос. Кости у него на запястьях выступают гротескными буграми. Жидкий сахар вливается в вены из пакета с трубкой. Машины качают кислород в его легкие, измеряют пульс и давление.
Вместо ответа он шепчет:
– Школа закрыта? – Его голос тусклый, голос хриплый, будто горло болит.
– Не знаю. Я сегодня не ходил. – Я смотрю на часы.
– На… – Он глядит на белые присоски на груди, теребит трубки в носу. Я было хочу его остановить, но он сам роняет руку, словно та становится слишком тяжелой. – На лето.
– На лето? Нет… еще пара недель осталась.
Он так растерян и встревожен, что я жду, когда монитор пульса начнет бешено пищать, как в фильмах.
– Уже следующий год?
Я не понимаю, о чем он. Это бессмыслица, как та, что надо оставить чемодан открытым для звезд.
– Следующий год?
– Я пропустил год. Пропустил лето.
– Нет. Учебный год тот же. Летних каникул еще не было.
Он немного расслабляется и закрывает глаза.
– Хорошо. Я всегда его пропускаю. – Вдруг он снова в панике распахивает глаза, а мои устремляются на монитор. – Но как же? Я был там так долго. Я считал. Но больше не мог считать. Я был в раковине, потом раковина исчезла, и я не знал, где я. Думал, ты пропал. Что все пропали.
– В ра… Ты был в чемодане, Джулиан.
– В раковине. Я был в раковине, совсем один.
Я так пугаюсь, что думаю позвать медсестру, но не могу его бросить. Не хочу расстраивать его своей тревогой, поэтому стараюсь говорить спокойно.
– Это был чемодан.
Джулиан качает головой, но двигается будто в замедленной съемке.
– Ты… уверен?
– Да.
– Как долго?
– Не знаю. Когда я тебя нашел, прошло девятнадцать дней, как тебя забрали из школы.
Его глаза закрыты. Веки выглядят розовыми и прозрачными.
– Адам? – Я наклоняюсь ближе, показать, что я здесь, я слушаю. – А мне казалось не… девятнадцать дней. А как тысяча лет прошло… больше, чем вся моя жизнь до того. Почему?
Мне приходится собраться с силами, потому что это происходит снова. Горящее горло и желание расплакаться. За несколько лет я не проронил ни слезинки, а теперь будто не могу остановиться. Несмотря на желание оставаться спокойным, мне приходится моргать и вытирать глупые слезы, но они всё льются и льются, будто из крана, который мне не завернуть. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь ответить на его вопрос.
– Оно не могло ощущаться как вечность.
– Но почему?
– Потому что было слишком ужасным.
– Но почему хорошие вещи не могут длиться вечно? Все было так быстро… до того, как их не стало. Я хотел бы повернуть время назад… замедлить. Почему со временем всегда так? Почему оно тянется там, где ты не хочешь быть, но летит, когда ты счастлив?
Я снова вытираю лицо.
– Не знаю.
Он смотрит в окно, хотя шторы опущены и ничего не видно. Потом его голова падает, как у отключившегося робота.