— У нас хоть детская смесь какая-нибудь есть? — с тоской спросил Дима.
Аня только что собралась с силами сообщить ему, что — нет, в магазин выбраться было некогда, вообще ничего нет, кроме цельного молока, а его давать младенцам еще рано, как в дверь позвонили.
Аня, обессиленная, рухнула на табуретку с Лидочкой, и Дима, тряся неугомонную Соньку, пошел открывать сам.
Аня слышала, как щелкнул замок, потом раздалось короткое потрясенное Димино восклицание, а потом воцарилась полная тишина. Какие-то мгновения Аня наслаждалась этой божественной тишиной, пока до нее не дошло, что Сонька каким-то образом оказалась утихомирена. Удивляло, правда, почему Дима не возвращается в комнату. И кто вообще пришел?
Аня уже собралась встать и выглянуть в прихожую, как вдруг из коридора спиной вперед вошел Дима, свесив пустые руки. Неужели просто уронил Соньку, потому она и замолчала?! Однако тут же Аня вскочила с кресла, забыв об усталости: перед ней стояла Ирина с девочкой на руках.
Иркины плащ и платье были расстегнуты, Соня упоенно сосала одну грудь, а другая, великолепная, пышная, перламутро-белая, колыхалась при ходьбе, словно перезревший плод. Ужалив Аню коротким ненавидящим взглядом, Ирка властно махнула рукой — Дима выхватил у жены недовольно кряхтящую Лидочку и покорно подал ее Ирине. Розовый ротик впился в набрякший сосок, Лидочка издала глубокий сладострастный стон… и Аня почувствовала, как ее глаза заволокло слезами глубокого физического облегчения. Она поникла на табурете, и даже ужасная мысль о том, что Ирка вот так, прижимая к груди девочек, может выйти в незапертую дверь и кануть в горьковскую ночь, не могла заставить ее шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Впрочем, Ирка не собиралась бежать. Напротив, она удобно уселась у стола, подтянув под ноги маленькую скамеечку, и со спокойным, чуточку отрешенным выражением лица вслушивалась в захлебывающееся сосанье близняшек.
Постепенно смертельная, оцепеняющая усталость ослабила свою хватку, и Аня смогла шевелить не только руками, но и мозгами. И сразу же ужалила догадка: что-то случилось. Причем не в пользу Литвиновых — иначе Ирка не возникла бы так внезапно на пороге их квартиры, не держалась бы так независимо и вальяжно. Случилось что-то плохое!
Димино осунувшееся лицо было исполнено такой же тревогой. Он тоже чуял неладное и, слава богу, поглядывал на Иркины обнаженные телеса без всякого вожделения.
Наконец Лидочка наелась и выпустила сосок. Глазки ее утомленно закатились, изо рта поползла белая жижица. Тут Аня нашла в себе силы подняться и забрать девочку. Подержала ее торчком, похлопала по спинке, дав срыгнуть, коснулась губами лобика и отнесла в соседнюю комнату, где оборудовали детскую. И сразу почувствовала себя лучше, как только между любимым дитятею и опасной (хоть и безусловно полезной) гостьей воздвиглась преграда в виде стены.
И тут же спохватилась. Ирка! Ирка сидит там, в соседней комнате, с голой грудью напоказ, а рядом Дима…
Сунув Лидочку в кроватку, Аня вылетела из детской — и встретила ледяной, режущий взгляд Ирины. Можно было поклясться, что эта пройдоха отлично понимала все ее опасения. И издевательская улыбочка коснулась ее пухлых губ — улыбочка, значение которой Аня мгновенно прочла: «Да нужен мне твой Тушканчик!»
Означенный Тушканчик сидел, сгорбившись, на раскладушке и внимательно читал какие-то измятые бумаги. Они были исписаны чернилами, кое-где чернила чуть расплылись, и Ане вдруг подумалось, что Ирка достала их из лифчика, прежде чем отдать Диме, и теперь они пахнут ее теплом и по́том, а расплылись от нескольких капель молока, которое переполняло грудь.
К этой груди по-прежнему припадала Соня. Она вроде бы и наелась уже, и срыгнула, и даже как бы задремывала, однако стоило Ирке вынуть темно-розовый сосок из детских губ, как Соня начинала разевать ротишко и вновь делала несколько глотков.
— Наголодалась, доченька? — проворковала Ирина, с любовью поглядывая на сомкнутые Сонины веки: они напоминали два розовых лепестка. — Ах ты моя родненькая…
И эти упоенные, почти торжествующие интонации ее голоса вновь поразили Аню предощущением какой-то угрозы, исходившей от новой, уверенной в себе Ирины. Только тут дошло: если Ирка появилась в их квартире сегодня — значит, она летела тем же рейсом, что и Литвиновы. Другой самолет только через три дня, на поезде до Горького пилить дней десять. Как же они ее не заметили?! А может быть, Ирка не только вампирша, но и ведьма? И добралась с берегов Амура до Волги в ступе и на помеле, как меж ними, ведьмами, и водится?
— Угомонись, Ирина, — с глухой угрозой произнесла Аня. — Насчет доченек и родненьких — угомонись! Вроде бы все уже давно решено и подписано.
— Подписано? — усмехнулась опасная гостья. — Вы имеете в виду наш договор, что ли? Да бросьте! Не вы ли сами убеждали меня, что только такая дура, как я, может принять всерьез этот документ. «Это же самодеятельность чистой воды, которая не налагает на стороны никаких, абсолютно никаких обязательств, кроме чисто моральных», — говорили вы. Припоминаете, когда это было? Вы пришли убеждать меня, что Дмитрий Иванович решил отказаться от исполнения этого договора из-за моей половой распущенности. Ну, ну, что глаза таращите? Якобы я схватила его за ширинку и обнаружила, что хрен колом стоит, а это все было не от желания меня поиметь, а научная провокация чистой воды. Это он мою нравственность якобы проверял. Да не появись вы тогда не вовремя, Анна Васильевна, ваш интеллигентный супруг быстренько проверил бы ее методом глубокого научного тыка! И нечего меня глазками стричь, сами знаете, что правду говорю.
— Аня, о чем это она? — Дима поднял от бумаг страдающие глаза.
«Да она пьяна, паразитка! — осенило вдруг Аню. — Вот откуда ее уверенность в себе! Это совсем не та девочка, которая только позавчера… Боже, неужели это было позавчера? — захлебывалась слезами на вокзале Комсомольска. Не та, которую я била по щекам. Сейчас, того и гляди, сама на меня набросится! С нее станется открыть Диме всю правду насчет наших с ней разговоров… — Мгновенный приступ паники чуть не вышиб слезы из глаз, но тут же возникла куда более страшная догадка: — Если Ирка пьяна, алкоголь мог оказаться в молоке. Вот почему так быстро заснула Лидочка! Она спит пьяным сном!»
И мысль, никогда не покидавшая ее, мысль о пагубной Иркиной наследственности, отягощенной теперь врожденным пристрастием к алкоголю, которое когда-нибудь непременно обнаружится у девочек, придала ей храбрости, пробудила прежнюю силу ненависти к этому очаровательному и смертельно-опасному существу, помогла расправить плечи, гордо вскинуть голову и бросить, глядя на Ирку свысока:
— Пошла вон, потаскуха!
Ох, как перекосило Ирку! Прекрасные черты исказились ненавистью, ангельский голосок Лючии де Ламермур сделался таким же скрипучим, как у соперницы:
— Сначала прочитайте это свидетельство. А потом я уйду… или останусь, это уж вы как сами пожелаете.
Представить, как она пожелает, чтобы Ирка осталась, у Ани не хватило фантазии. Она уничтожающе усмехнулась — и вдруг встретилась глазами с Димой. Муж протягивал ей неряшливые Иркины бумажонки — свидетельство, как их громко окрестила эта нахалка, — и у него были при этом совершенно мертвые глаза.