— Ну что же, это дело гуманное. Я постараюсь помочь. Позвони мне завтра.
Лидия Дмитриевна, оберегавшая мужа от всевозможных неприятностей, вставила:
— Андрюша, сам ты этого вопроса решить не можешь. Это надо согласовать.
Она понимала, что всякое участие в делах семейства Хрущева едва ли понравится Брежневу. Но когда на следующий день Сергей Хрущев позвонил Громыко, выяснилось, что указание выдать визу уже дано.
— Надо понять ту эпоху, в которой людям надо было выжить, — говорил Бессмертных. — Громыко был чрезвычайно осторожен. Он окружил себя защитной толстой кожей, за которой скрывался интеллигентный и ранимый человек. Эта защитная система спасала его от неудач. После войны всякое общение с внешним миром было смертельно опасно, потому что самым страшным обвинением было обвинение в шпионаже. Министерство иностранных дел находилось в зоне особого риска.
Так и появилась у него маска, которая всеми воспринималась как его истинная натура. А под маской скрывался очень интересный человек. Дипломаты, которые работали у него в группе помощников, видели его и дома, и на даче, считают Громыко одним из самых эрудированных и интеллигентных людей того времени. На его рабочем столе в кабинете оставался только маленький прямоугольник свободного места, остальное было занято книгами. Он неплохо разбирался в искусстве, очень интересовался историей, собирал историческую литературу.
Бессмертных как-то спросил министра, почему одни и те же книги так долго лежат у него на столе. Громыко ответил, что у него такое правило — пока не дочитает, в шкаф не поставит. Книги позволяли ему расслабиться, отвлечься, передохнуть.
— Помню его последнюю в роли министра встречу с госсекретарем США Джорджем Шульцем, — вспоминал Бессмертных. — Мы приехали в Женеву. Я уже был членом коллегии, руководил отделом Соединенных Штатов. За десять минут до начала переговоров зашел к Громыко. Я был уверен, что он либо читает инструкции для нашей делегации, либо просматривает так называемый «разговорник», где собран весь материал по темам, которые могут возникнуть на переговорах. Но я увидел, что он сидит и отрешенно читает какой-то детектив. Даже в ходе переговоров он находил возможность отвлечься…
Громыко был научен жизнью: слово — серебро, молчание — золото. Если вообще можно ничего не говорить, то лучше и не говорить. Он избегал встреч один на один, даже на неформальные мероприятия брал переводчика. Так ему было спокойнее. Он начинал свою карьеру в те времена, когда даже послам запрещалось встречаться с иностранцами наедине. Его привычка прятаться под маской от внешнего мира лишь иногда позволяла ему раскрываться.
— Но не зря же его называли «Господином «Нет», — напомнил я Александру Бессмертных.
— Такова была дипломатия тех лет, — ответил он. — Министры того времени мало чем отличались друг от друга. Холодная война весьма ограничивала дипломатию, как таковую, ведь главным достоинством дипломатов считалось умение говорить «нет». Поэтому наиболее популярной в те времена резолюцией на документе была — «оставить без ответа», то есть превыше всего ценились осторожность и умение вообще не занимать никакой позиции.
Это точно сформулировал бывший член политбюро и секретарь ЦК Александр Николаевич Яковлев:
— Он выбрал формулу выживания — слово «нет». Люди гибнут на слове «да». Сказав «нет», не пропадешь.
Громыко никогда не снимал маску в том мире, где каждый взгляд, каждое слово улавливались и анализировались. Но как только он оказывался в кругу близких сотрудников или семьи, превращался в иного человека.
Покупка шляп
Андрей Андреевич слыл страстным борцом с курением и алкоголизмом. На приемах мог выпить рюмку-другую водки, но курения вообще не признавал. И вдруг на одной старой фотографии — еще тех времен, когда он служил послом в США, — его помощники увидели его затягивающимся сигаретой. Они радостно положили снимок ему на стол, и он страшно смутился: скрывал, что когда-то и сам баловался табаком.
Он был неприхотлив в еде. Любил чай с сушками и вареньем, гречневую кашу. Предпочитал темные и серые костюмы. Отдыхать на юг Громыко ездил на поезде. В правительственном вагоне четыре купе, одно — большое — для министра и его жены, три поменьше — для членов семьи. На каждой остановке (кроме ночных) к члену политбюро Громыко приходил очередной первый секретарь обкома. Громыко каждого расспрашивал о видах на урожай. Видимо, считал, что так надо. В Симферополе первый секретарь Крымского обкома приглашал Громыко с семьей к столу.
На отдыхе не вылезал из моря. Отмечал синим карандашом в специальной тетради, сколько он совершил заплывов, потом хвастался. После Хрущева он, как и другие члены политбюро, стал увлекаться охотой. И все говорили, что Громыко надо дарить ружья.
Друзей у него не было — ему хватало общения с семьей. Хотя даже в разговорах с сыном он был крайне осторожен, в нем всегда присутствовал внутренний цензор. Однажды рассказал дома анекдот — так это все запомнили как событие. Он, хитро глядя, спросил домочадцев:
— А что было до сотворения мира? — Сделал паузу и сам ответил: — Госплан.
Напутствуя первого советского генерального консула в Западном Берлине в 1971 году, Андрей Андреевич пошутил:
— Вот видите, даже Наполеон был всего лишь консулом, а вы сразу становитесь генконсулом.
Громыко был предан своей жене, с которой прожил всю жизнь. Говорили, что она сильно влияла на кадровую политику министерства, потому что Андрей Андреевич к ней всегда прислушивался. Виктор Суходрев оказался свидетелем того, как министру позвонила раздраженная жена и стала жаловаться, что дочери ее дальних родственников поступали на курсы, где готовили стенографисток-машинисток для МИД. Но их не приняли, потому что они получили по двойке. Громыко вызвал своего старшего помощника, который был в курсе дела, и спросил:
— В чем дело? Почему девочки получили двойки за диктант? Это безобразие! Просто возмутительно!
Помощник стал объяснять:
— Андрей Андреевич, они наделали массу ошибок, поэтому поставили им двойки…
Громыко разозлился:
— Я сейчас вам такой диктант задам! И вы у меня тоже двойку получите! Немедленно займитесь этим!
Суходрев рассказывает, что Лидия Дмитриевна, приезжая в США вместе с министром, ездила за покупками для всей семьи, искала товар подешевле. Громыко всегда привозил подарки первым лицам в политбюро — шляпы, рубашки и галстуки. Сам, конечно, не покупал, поручал переводчику. Лидия Дмитриевна неизменно отчитывала Суходрева за то, что он выбрал слишком дорогой товар.
Особая сложность состояла в покупке шляп. Те фасоны, которые носили в политбюро, давно вышли из моды, и в Нью-Йорке их просто не было в продаже. Но каждый год Громыко отправлял Суходрева на поиски «нужных» шляп серого цвета. Он брал образцы, привозил. Громыко придирчиво изучал. Иногда приходилось по нескольку раз ездить в магазин, где на каждой шляпе ставились инициалы будущих владельцев — Брежнева, Громыко, Андропова, Подгорного, Черненко…