От этой мысли стало совсем горячо, и, когда Тибо с той же ухмылкой поинтересовался:
— Дорогу к спальне показать? — Эйнар весело и совсем не зло огрызнулся:
— Сам найду.
Крепче сжал узкую ладошку, доверчиво лежащую в его руке, шагнул от алтаря…
Залихватский свист раздался совсем не оттуда, откуда можно было предположить! Ну, Тибо знал, Эйнар ему сам рассказывал… Кто-то еще из гарнизона бывал в Невии… Но свистел некромант. Громко, с пронзительными переливами, как мальчишка-простолюдин. И так увлекся, что первая горсть серебряных монет, смешанных с зерном, полетела Эйнару и леди под ноги из рук Тибо. Спохватившись, Бастельеро тоже швырнул свою долю — пригоршня золотых флоринов звонко раскатилась по каменному полу под нарастающий свист, подхваченный остальными.
Леди ахнула, рассмеялась, а Эйнар с горящими щеками повел ее по освещенной дорожке, на которую им под ноги кидали монеты и зерно. Серебро и медь летели вперемешку, пшеница, рожь и овес устилали камень так, что его уже не было видно, а шум все нарастал. Лязгали мечи о щиты, самозабвенно свистели бывшие деревенские парни, а ныне его, Эйнара, последние солдаты. И уже неважно было, кто им рассказал, как провожают из храма новобрачных в Невии. Главное, что никакая нечисть не перебежит дорогу молодоженам, испугавшись звона и свиста, а монеты и зерно — ну это же всякому понятно. К сытой жизни да плодородию…
Они уже прошли под скрещенными мечами, которые высоко подняли Малкольм и долговязый Винсент; каблучки леди топтали, как и положено, зерно, звонко цокая по подворачивающимся монетам, но у порога то ли что-то подвернулось под ногу, то ли каблук попал в трещину… Эйнар не позволил жене споткнуться, придержав локоть, а мигом спустя и вовсе решил, что она прошагала достаточно. Леди снова ахнула, когда он подхватил ее на руки, сзади и по бокам одобрительно заорали, и Эйнар переступил порог, успев услышать, как некромант громко интересуется:
— Так что вы там говорили, мэтр, о черничной наливке?
— Какая наливка, мой юный коллега! — отвечал Лестер. — По такому случаю — только чистейший карвейн тройной перегонки. Вот Тибальд подтвердит…
Что должен был подтвердить Тибо, Эйнар уже не слышал. В его руках лежала самая драгоценная ноша на свете. Теплая, шелестящая шелком, жарко дышащая в ухо и весьма увесистая. Не так чтоб не унести, но не дай боги споткнуться, а клятые камни так и норовили уползти из-под ног, как у пьяного, и по телу катился жар. Эйнар пронес замершую в его объятиях жену через двор, поднялся по лестнице сначала на первый этаж, потом на второй… Бережно перенес через порог спальни и только тогда осторожно поставил леди на ноги, снова заглянув ей в лицо.
Оно сияло, иначе не скажешь. Светилось изнутри так, что куда там и жемчугу с серебром на платье, и свечам, щедро расставленным в изголовье кровати… Убранной, кстати, цветными лентами, раз уж венков зимой не сплести. Сердце снова тронула щемящая смущенная благодарность к друзьям, которые все это устроили, да еще и втихомолку, пока он спал. Вот уж точно баран!
А его жена смотрела на него и улыбалась так, что Эйнару на миг стало страшно не оправдать, разочаровать… Он глянул на облако расшитого шелка, в котором даже застежки непонятно как искать, и содрогнулся. Красиво, спору нет! Но…
Леди еще раз одарила его лукавым взглядом и повернулась спиной, пояснив:
— Там где-то крючки. Но если не найдете, берите нож и распорите к Барготу, а то я уже дышать в корсете не могу.
И настолько в этих словах была она вся — милая, невозможно искренняя, настоящая, — что от сердца мгновенно отлегло. Эйнар уже спокойно пробежал пальцами по обтянутой шелком спине — именно так, как хотелось, — и крючки нашлись. Спрятанные в шелке и тугие, утбурд их сожри, но не туже, чем на его новом мундире. А платье, стоило расстегнуть верх, в последний раз прошелестело, падая к ногам сияющим жемчужно-серебряным сугробом. У Эйнара снова перехватило дыхание, когда Лавиния, светлая и изящная, как фейел, поднимающийся из снега, переступила через этот сугроб, шагнув к нему открыто и доверчиво.
Корсет, утягивающий и без того тонкую талию, он расстегивал торопливо — и был вознагражден еще одной улыбкой. А потом леди скинула туфельки, присела на кровать, и Эйнар, опустившись на одно колено, стянул с длинных стройных ног паутину белых же чулок, таких прозрачных, что удивительно, как они не расползлись прямо под его пальцами. Что-то еще кружевное, шелковое… Благие боги, да зачем же ей столько этих тряпочек, — в глазах темнеет от каждой, хоть они и белые.
— Свечи… — ломким тихим голосом попросила его жена, и Эйнар торопливо задул почти все, оставив пару самых дальних, едва рассеивающих мрак.
Все равно ему не нужен был свет, чтобы видеть ее, — каждая линия лица и тела стояла перед глазами, будто прорисованная во тьме светлым отблеском.
Расстегивая мундир, он вдруг с ужасом подумал, что йотуновы два года воздержания могут сыграть злую шутку. И еще неизвестно, что леди знает о мужчинах и их потребностях. Это ведь не деревенская девица! Понятно, что на войне трудно остаться наивным целомудренным цветочком, но смогла же она отстоять свое право на белое платье, значит…
Думать дальше было слишком не по себе. Эйнар просто сел рядом, обняв ее за плечи, потянулся губами к виску, коснувшись теплой ароматной кожи, кончиками пальцев осторожно погладил щеку, услышав порывистый вздох. Шепнул, словно их кто-то мог услышать, давно рвущееся наружу, глупое и безотчетное:
— Моя светлая альва…
Вот так, да. Не смертоносная Снежная Невеста, выжигающая сердца поцелуем, а волшебная дева, случайно или попущением богов доставшаяся в жены смертному. Хрупкое чудо, способное исчезнуть, если только счастливчик окажется груб или непочтителен… Но он ведь такой глупости не сделает?
Он гладил ее со всей возможной бережностью и нежностью, чутко вслушиваясь в дыхание, ловя каждый едва заметный отклик. И уже не думал о возможной неудаче, потому что опозориться по-настоящему мужчина в постели может только одним — отпустить свою женщину недовольной. Даже если женщина только сегодня станет ею.
Поэтому — не торопиться… Будет время и для страсти, но только если сейчас он выдержит, не набросится на нее, не оттолкнет грубостью и поспешностью, безразличием к ее страхам и стеснению. Вот так, моя хорошая, не страшно ведь?
«Не страшно», — подтверждали губы леди, отзываясь на его поцелуи. «Не страшно», — соглашались нежные руки, сначала застенчиво, потом все увереннее исследующие его тело. «Не страшно», — отзывалась она вся жаром кожи, быстрым дыханием и тихими, едва слышными всхлипами.
А боялся он зря. Все получилось. Немного быстро, но сейчас это было только к лучшему — в ее первую ночь не время проявлять чудеса мужской выносливости. Обнимая мягкое тело, расслабившееся в его объятиях, Эйнар изнемогал от нежности. И снова и снова целовал узкие горячие губы, прикрытые глаза, влажные от слез щеки, шепча какие-то ласковые глупости. Он и сам не знал, что все еще помнит их, что способен вот так раскрыться навстречу, не боясь быть смешным и доверчивым.