— Я не обиделась, — сообщила леди уже знакомым звенящим голосом. — Но было очень любопытно услышать, что стать боевым магом для женщины мой муж считает… недостойным.
— Не совсем так, миледи, — тяжело уронил Эйнар. — Даром вас наделил Пресветлый, и ему плевать, что я об этом думаю. Хотя, если бы меня спросили, я бы сказал, что война — не женское дело. Не потому, что женщины недостойны, а потому что их дело — дарить жизнь, а не отнимать.
— Увы, для первого я непригодна, — сообщила леди тем же звонким, но неуловимо ломким голосом. — Детей у меня не будет. Не должно быть из-за клятого осколка, — исправилась она, глядя на Эйнара в упор. — Так что как именно я потрачу собственную жизнь — никого не касается.
— Капитан… — предостерегающе окликнул его Лестер, и Эйнар кивнул.
— Я помню, — сказал он. — Лестер, оставь нас, прошу.
— Ох… — покачал головой целитель, ставя котелок на пол у очага и выходя из лазарета.
Магичка молчала, глядя как загнанная в угол рысь — только что шерсть не вздыбила. Глаза у нее так и были темнее обычного, а может, это казалось из-за отблесков очага.
— Как вы потратите свою жизнь, миледи, — сказал он, когда дверь за лекарем закрылась, — касается меня. Потому что я ваш муж, нравится вам это или нет. Я еще могу понять насчет магии, которую вы потеряли… Но о том, что вы так серьезно ранены, я должен был узнать раньше. До того, как случилась… почти случилась беда.
— Согласна, — бросила магичка то ли вызывающе, то ли презрительно. — Можете обижаться на его величество, что подсунул вам порченый товар. Одно утешение: детей мы с вами все равно заводить не собирались.
— Да разве я об этом?! — рявкнул Эйнар, не выдержав. — Вы умереть могли! Вы…
И осекся, испугавшись, — так она побледнела, больше не выглядя ни злой, ни обиженной, только бесконечно уставшей.
— Что — я? Продолжайте, капитан. Впрочем, вы же боитесь, да? Боитесь повысить на меня голос, боитесь расстроить, боитесь сделать что-то не так — вдруг я от этого умру? Так, да?
Она смотрела на него, отвешивая слова, как хлесткие удары, и они сыпались с побелевших губ горько и безжалостно.
— Хотите знать, почему я молчала? Вот поэтому. Отвратительно, когда на тебя смотрят как на неполноценную, потому что ты утратила магию. Но когда в тебе видят беспомощную калеку на краю смерти — это еще хуже. Мне нельзя беспокоиться, так вам сказал мэтр? О да! Мне нельзя радоваться, мне нельзя бояться, мне нельзя ненавидеть, плакать, любить, рожать детей… Чтобы я не умерла, мне нельзя жить, капитан! И знаете что, да идет оно все к Барготу! Зачем мне такая жизнь? Зачем?!
Он сам не понял, как шагнул к ней. Сел рядом, обнял поверх одеяла, не думая ни о чем, кроме тоски в ее глазах и голосе. Острой и стылой, как осколки льда, режущей душу на куски…
— Лавиния…
Собственный голос показался чужим.
— Я просто должен был знать это, — сказал он, ненавидя себя за то, что ничего не может сделать. — Не для того, чтобы упрекнуть, а чтобы помочь, если нужно.
Хватит уже, помог. Упрекал неизвестно в чем, устроил развеселую жизнь, позволял, чтобы ее обидели… И не вернуться назад, не исправить ничего! Да плевать, пусть она относится к нему так, как он заслужил, но ведь он и теперь не может ее защитить! Даже предупредить, что рядом страшный враг, — и того не может! И еще смеет упрекать ее в молчании? Но ведь и она молчит о войне, которую ведет против предателя, не зная, что Эйнар — ее союзник. Боги, как все сложно и мерзко.
— Простите, — вздохнула она, показавшись в его объятиях совсем тонкой и хрупкой, несмотря на толстое одеяло. — Мне действительно стыдно. Перед вами и перед Лестером… Но я… Больше всего я ненавижу, когда меня жалеют, понимаете? Можете злиться, кричать — это все я переживу. Но жалость…
— Я не буду вас жалеть, — сказал Эйнар, вдыхая теплый дурманный запах ее волос. — Леди… Лавиния… — ее имя на языке было свежим и нежным, как глоток родниковой воды после долгого пути. — Не лгите мне больше, прошу. Я ваш муж, и, если вам нужна помощь, это мое дело, йотуны вас…
Тихий смешок снова заставил его замолчать. Эйнар почувствовал, что краснеет — чего с ним полжизни не было! Только бы она сейчас не подняла лицо — увидит же.
— Не надо… йотунов, — даваясь смехом, попросила леди. — Это ведь вроде наших демонов, да? Но звучит очень уж неприлично! Вы должны мне о них потом расска-а-азать!
Она не выдержала и рассмеялась; у Эйнара отлегло от сердца. Смех ведь не может повредить, правда? Пусть смеется, пусть даже кричит, лишь бы с ней все было хорошо. А потом, может, найдется средство ей помочь — должно быть!
Сигнальный колокол с башни ударил один раз, привлекая внимание, а потом еще раз — как и следует, если к крепости подъезжает одинокий всадник.
— Кто-то приехал, — пояснил он леди, поспешно отрываясь от нее и вскакивая. — Я пойду… посмотрю… Вы же понимаете!
— Понимаю, — почему-то снова погрустнев, согласилась она. — А потом возвращайтесь пить шамьет. Я как раз оденусь, уже сил нет валяться в постели.
Одеться — это правильно. Может, тогда она перестанет быть такой невозможно, невыносимо близкой, мягкой, беззащитной…
Эйнар вылетел из лазарета, словно там вдруг разбилось осиное гнездо. Пожалел, что бочка с водой далеко — умыться не помешало бы. Ничего, воздух такой, что охладит и без воды. Ворота нижнего двора раскрылись, впуская одинокого всадника, как и сообщил колокол. Припозднился кто-то в дороге, перевал вот-вот завалит снегом. Хороший конь… Рослый черный жеребец чистых фраганских кровей, просто загляденье. И всадник — щеголь. Длинный темный плащ, не по погоде легкий, широкополая шляпа с пышными белыми перьями, блеснувший на боку эфес. Дворянин. Не королевский курьер, да и не военный, кажется, — мундира из-под плаща не видно… Но повод коня бросил подбежавшему солдату, не сомневаясь, что имеет на это право.
Неизвестный шел через двор, беспечно оглядываясь на ходу, а у Эйнара сердце пропустило удар, потом зачастило, качая кровь, как перед дракой. Размяк, обнимая леди, забыл… дубина невийская! Кто же это — враг? Возможный союзник? Другой игрок в смертельной игре, затеянной мороком?!
Гость шел, сняв шляпу и держа ее в руке, высокий, стройный, с легкой походкой, выдающей то ли умелого танцора, то ли неплохого бойца. Черные кудри рассыпались по плечам, блестя на скупом зимнем солнышке; начищенные сапоги звонко цокали по камням двора подковками. И оглядывался он не просто так, как вдруг понял Эйнар, — искал кого-то взглядом.
— Маркус! — раздался на весь крепостной двор звонкий крик. — Маркус, чтоб тебя!
Щеголь развернулся на голос одним быстрым плавным движением — Эйнар оценил. Пожалуй, все-таки боец. Он закусил губу изнутри, впитывая каждую черточку яркой, словно нарисованной картины. Его леди… его жена! Она стояла на пороге лазарета, еще не одевшись, но закутавшись в одеяло, укрывающее ее с ног до шеи, и на лице было написано такое ясное, отчаянное, искреннее счастье!