Живи и радуйся - читать онлайн книгу. Автор: Лев Трутнев cтр.№ 161

– Бери свой плащ и до дома. На толкучку не суйся – второй раз не открутишься. – Видно, уловил он мою неискренность, понял, коль такой намек кинул. – Вот тебе на банку пороха и пачку пистонов. – Следователь достал из кармана деньги и шлепнул на плащ. – А что касается заначки – обойдешься. Из-за такой мелочи не стоило плащ продавать.

Меня как жаром обнесло.

– Да не надо.

– Бери, бери! Деньги не велики, а покажешь охотничьи места и не будешь в накладе…

Отказываться было не резон, и я, не глядя, сгреб предложенные деньги в кулак и сунул в карман, взял плащ.

– А как же с запросом в деревню? – решил я развеять последнюю тревогу.

– Его никто еще не делал и делать не будем. Но не вздумай подзалететь еще с чем-нибудь на толкучке! – Следователь привстал из-за стола. – Михалев! – позвал он милиционера. – Этого выпускаем, проводи.

Поняв, что все так просто и светло разрешилось, я осмелел и спросил про Гошу.

Следователь свел брови.

– Там дело посерьезнее. Он же оказал сопротивление милиционерам и весомое…

Неужели веселый, удалой, в общем-то добрый парень Гоша может так просто сломать свою судьбу? Ни за что? Ни за понюх табаку…

Переживал я, топая по длинному коридору к выходу, и заморозило спину от этих мыслей, и представил я его одного в камере, лежащего калачиком на полу в том жутком ожидании, пронзительной тоске, в которых пребывал я, и почему-то метнулась память к Алешке Красову, и уже не Гоша лежал на низких, во всю камеру, дощатых нарах, а он, и Настино лицо его заслонило…

Свет ослепил на миг, а когда я разнял веки, то увидел у крыльца Петра Нилыча. Сузились в улыбке его глубокие глаза, сверкнули золотые зубы.

– Ну наконец! – Он широко распахнул руки. – С самой рани тут стою. А Таська пластом лежит от давления. Я еще вчера вечером догадался, что ты в милиции, звонил сюда. Но все равно ночь не спали. – Петр Нилыч держал меня за плечо, и мы шустро шагали к трамвайной остановке. – Дура баба, что надумала. Погорячился я, пошумел – Таська и слегла. Но больше боялась, что по своей наивности ты расскажешь в милиции правду.

– Я говорил так, как было условлено, и ничего лишнего. – Голова у меня вдруг закружилась от буйства света, тепла, свежего воздуха и голода, и Петр Нилыч понял мое состояние.

– А ну зайдем в закусочную!

Себе Петр Нилыч заказал водки почти под поясок граненого стакана, а мне две котлеты и пару пирогов с капустой. Сверх вкусными показались мне и котлеты, и пироги, и на душе полегчало…

3

Утром я попрощался с Мамриными, заручившись приглашением поквартировать у них через месяц во время экзаменов, и выбрался на окраину города: вначале трамваем, потом – автобусом, а к нужному мне шоссе – пешком.

Где-то погромыхивал гром, но до самого горизонта небо светилось прозрачной голубизной, а солнце зеркально слепило. Присел я в траву, на краю кювета, и, поглядывая вдаль, на колеблящиеся в мареве зубцы городских окраин, в которых таяло острие шоссе, думал о сложностях жизни. Не гладко начиналась моя дорога в городе, даже желание учиться как-то притускло. Но как еще заглянуть в те тайны, о которых мечтается? Как высветить то, чем живем? Как выразить себя?.. Только учась. И, судя по тому, сколько нежданного свалилось на меня, едва высунувшегося из своей деревни, путь этот завязливо долгий. Придется упираться, изводиться в маяте, а возможно, и умываться слезами…

Пыль закурилась вдалеке, и я вышел на дорогу. Грузовичок «газик» тормознул у обочины. В кабине один шофер. Я к нему.

– Возьмешь до Иконникова?

– Полдороги проедем – мне на развилке в сторону.

Я уселся на сиденье рядом с шофером.

В кабине пахло бензином, чем-то горелым и нагретым железом. В пути редко клеится душевный разговор. Так – вокруг да около, и мы с шофером не были исключением: ехали да ехали в легкой перекидке словами, поглядывая по сторонам на закудрявленные листвой леса, на зашитые травой поляны, на зелень взошедших хлебов, и мысли тянулись вяло, с отсечкой на короткие слова, тянулись к вчерашне-позавчерашнему, до мелочей осевшему в памяти, знобкому, как чуткий сон.

Город оказался не таким, каким я его представлял и не раз видел во сне. Он выткался в ином виде и не только внешне: одни воспоминания остались от того довоенного, ушедшего в небытие, времени, того духа, тех людей… Особым чутьем уловил я это, как улавливается иной раз на охоте неприметный ход зверя или скрытый полет подраненной птицы. Те же Мамрины – живут вдвоем в большом, добротном, по деревенским меркам, роскошном доме, богатенько, сытно. Петр Нилыч в приработке на дефиците лекарств, поклевывает по связям от благодатных потребителей, а все мало: затянулись в спекуляцию. И хотя в игре на дефиците тоже нет чести: недостаток, недохват волей-неволей толкают на сделку с совестью, и не всяк устоит против черной силы – но еще страшнее, когда человек под действием той самой силы не может остановиться и катится дальше, к еще большим подлостям. А сколько волнений, запальных переживаний, пагубного страха, людских проклятий тянет за собой это стремление? Стоит ли оно того здоровья, что стелется по ее дороге? Мне, молодому, ночь в каталажке хотя и вывернула душу, но лишь встряхнула до каждой ниточки нервов, а тетя Тася с давлением промаялась. Тяжко, рискованно…

Оборвал мои тайные рассуждения шофер, тормознув у поворота.

– Жди, можа повезет, – кинул он на прощанье и газанул, торопясь.

С полчаса я поглядывал на дорогу, уходящую дугой за ближний лесок, и все размышлял, размышлял, размышлял, снова и снова вспоминая «блошатник», Гошу, злых мужиков, и выходило, что не будь у нас кое-какой спортивной подготовки, затоптали бы они в сраме унижения и меня, и Гошу, да и тех двоих, что в углу таились, не то домушники, не то карманники. Понял я, что и добро должно иметь крепкие кулаки при чистой душе, иначе ему не высветиться, и решил еще больше тренироваться, качать силу. И так потянуло меня домой, так заложило грудь тоской по дорогим мне людям, что я поднялся из травы и чуть ли не побежал обочиной дороги. До Иконникова оставалось километров сорок, но это меня не устрашало – была надежда на попутку, а любое движение приближало к дому. И, как ни странно, но тихие леса, затянутые зеленью поляны, птичий трепет – оттянули мысли от города, от его яви и тайн и унесли в родную деревню: маленькую, почти пылинка в сравнении с размерами города, но насквозь осветленную, теплую от близких мне людей, от всего знакомого, где и мыслям вольготнее, и душе шире разворот. С пронзительной тоской зашлось сердце о матери, явно встревоженной моим долгим отсутствием и наверняка с тяжелыми думками в бессонных ночах; о добром деде, хотя и бодрящемся, но втихаря тоже надрывающем нервы в беспокойстве обо мне; о Катюхе в юной красоте – сладко притихло дыхание, как только нарисовалось ее лицо…

Прошагал я часа два. До ближней деревни Ухановки, что стояла вдоль тракта, оставалось верст десять, когда наперерез мне стала наплывать из-за леса низкая туча. Ветер сразу переменился, покрепчал. Гром стал поигрывать за окоемом мягким рокотом, хотя молнии и не было видно. Поняв, что от грозы не уйти, я стал присматриваться к ближним лескам, определяя место, где можно будет спрятаться от дождя.