Живи и радуйся - читать онлайн книгу. Автор: Лев Трутнев cтр.№ 102

– Ну, Леня, ну давай еще побудем. Давай подождем, когда костер сам догорит… – заворковала Катька. Мне даже показалось, что я ощущаю ее горячее дыхание. – Ну давай. Тут так интересно.

– Так дома хватятся.

– А мы на минуточку…

Странно, но эти девчоночьи уговоры лелеяли душу, и так хотелось, чтобы звонкий ее голосок не умолкал.

– Ладно, – согласился я, останавливаясь у костра и гася быстрое дыхание.

Катька тоже затихла напротив меня, через костер, широко распахнув глаза на трепетные огоньки. Светлые точечки бились в глубине ее зрачков.

– Ты в этом году пойдешь в седьмой? – вдруг спросила она, не отрывая взгляда от бегающих язычков пламени.

– Собираюсь, – почему-то с неохотой ответил я – слова ее спугнули ту тихую, приятно сладкую, душевную дрожь.

– А говорили, что ты в какое-то ремесленное училище поступать хотел.

– Ерунда это – неправда…

Затихал шелест березового леса, густела просинь потухающих полян, гасло остывающее небо. В поникших травах оживились цикады, а где-то в лугах настраивался на поздний ток перепел…

Что-то бесшумно серое метнулось из глубины леса на костер, и Катька с испуганным вскриком кинулась ко мне, задев башмаками кострище. Она бы и упала, если бы я машинально не протянул руки и не охватил ее. Широко открытые глаза Катьки так близко встали перед моим лицом, что заслонили на миг все. Никогда еще с такой силой не уходил мой взгляд в глубину другого взора. Будто заглянул я в колодец, доверху заполненный чистой водой, густая темнота которого бездонна. Но в отличии от той глубины, глубина живого ока лучилась пронзительным светом осмысленности. Страх уловил я в расширенных зрачках, и тут же, в острый миг, нечто искристое полыхнуло в их густой черноте.

– Ты что, дуреха? Это же сова, – сдавленно проговорил я, не услышав своего голоса. Нервная дрожь встряхнула меня всего, едва я ощутил горячее прикосновение девичьего тела и вдохнул его запах.

Катька откачнулась и побежала куда-то в гущину сумерек, звонко хохотнув. Какие могут быть осмысленные рассуждения в такой момент – я припустил за нею, почти оцепенев, с напряженной неловкостью перебирая непослушными ногами. Вон она мелькнула за толстой березой, за другой… Но смешок раздался откуда-то сбоку, и я остановился, улавливая удары разгоряченного сердца.

– Катька, лоб расшибешь по темну! – вырвалось трезвое предупреждение.

Но ни шагов, ни смеха или голоса ее не было слышно.

– Гляди, тут и волки бывают, – решил припугнуть я шаловливую девчонку, и снова послушал. Ни гугу… Взгляд, тот, остро проникающий, мелькнул в воображении и исчез. «Да ну ее, глупую», – подумалось в сердечной дрожи, и я побрел к костру, все еще играющему огоньками и переливами тающих углей. Мысли вязались, не задерживаясь ни на чем и не задевая душу.

От подброшенного мною сушняка с трескотней сыпанулись в разнобой искры, полыхнул шалый огонь, осветив ближние березы и отогнав наплывающую темноту. Я оглянулся и прислушался, но Катьки нигде не было. «Домой, что ли, сиганула со страха?» – предположил я и нагнулся за сучьями. Тут и хлестанула меня по спине гибкая ветка. «Катька! – сразу ожгла острая мысль, хотя зыбкий налет легкой жути прокатился по спине. – Ну держись!» Эхом моих мыслей стал удаляющийся смешок, больше похожий на приглушенное прысканье.

Отсветы костра слепили. Тени от них плавали причудливыми изломами и мешали взгляду – не больно разбежишься по такому лесу, даже редкому. Катьке виднее из темноты: на фоне освещенного костром пространства я, видно, метался, как ослепленный заяц. Недаром она где-то снова прыснула от неудержимого смеха. Тогда и я решил схитрить и побежал, не останавливаясь, в глубину леса, подальше от костра. И когда он заблестел расплывчатым пятном, резко повернулся. Тень мелькнула совсем недалеко от меня, и тут же я услышал приглушенный возглас:

– Ты куда, Леня?

Катька и попалась: она слишком поздно меня заметила и метнулась к дереву в два обхвата, когда погоня уже была рядом. Я поймал игривую девчонку и, не удержавшись с разгона, свалил ее в траву. Катька упала на бок и тут же перевернулась на спину. Я рухнул на нее, как подкошенный. Снова глаза в глаза и частое дыхание из полуоткрытых горячих губ, горячее гибкое тело, два упругих бугорка, упершихся мне в грудь, и всплеск упоительной дрожи по всему телу, погнавшей жар в голову. Мгновенье, и я, как ошпаренный, упершись руками в землю, вскочил.

– Ненормальная ты, Катюха, – губы мои дрожали, и голос осип до хрипотцы, – разве так играют. – И я пошел к костру, даже не подав ей руку и ничего не осмысливая.

Быстро, в горячем пылу, стал я захлестывать костерок ветвистой макушкой ивняка, вздымая вместе с чадом искры и золу.

– Ой! – взвизгнула близко Катька. – Прямо в ногу! – Она громко чихнула, и я оглянулся.

Растрепанная, с измазанным сажей лицом, Катька была смешной, и этот нелепый ее вид спугнул и душевную дрожь, и потайной жар, и неосознанную горечь. Я невольно улыбнулся, прощая ей все, хотя никак и ничем этого не выдал, и, отбросив обтрепанный вершинник, пошел из затемневшего леса.

Катька тут же догнала меня, молча, пристроилась рядом, чуть сзади.

Широкое поле бледнело мягкой бархатистостью сиреневых оттенков, вбирая отсветы прозрачного, будто залитого жидким хрусталем с брызгами золотинок неба. Над деревней, по окоему, зыбилась негасимая проседь утонувшей за далями зари. Шорохи, неясно укающие, фыркающие, чавкающие и взвизгивающие звуки, далекий переклик потревоженных кем-то приозерных птиц и несмолкаемый посвист луговых погонышей – и все это робкая, чуть-чуть жутковатая своей таинственностью живая вечность…

Катька молчала, шебурша башмаками по густой траве, и даже дыхания ее не слышалось. Я тоже таился в душевной нестойкости, стараясь не думать о нашем недавнем озорстве, приглядываясь и прислушиваясь к наступающей ночи. Да и озорство ли то было, коль оно так глубинно встряхнуло меня всего, аукнулось щемящей нежностью в душе и замерло, таясь непонятным ожиданием?..

Ши-ши – шушукались под ногами травы. Фъють-фьють – посвистывали с лугов. И созвучно моим мыслям что-то подрагивало во мне тоненько, сладко и тревожно…

В этом трепетном молчаливом томлении мы быстро проскочили околицу и очутились у первых дворов, выступивших нечеткой чернотой из серости летней ночи.

Катька остановилась. Я это уловил краем зрения и тоже остановился, поглядывая на блестки света из окон крайней избушки и не решаясь заглянуть девчонке в лицо, а она вдруг погладила меня по голове горячей ладонью, пахнущей ягодами, и снова звонким голосом протянула, как пропела:

– Хо-ро-ший ты, Леня!

Я и почувствовать ничего не успел, не то чтобы осознать, как Катька юркнула в темноту дворовых плетней и пропала.

Послушав немного улицу, я рванулся к дому. Необычная легкость несла мое тело воздушной пушинкой, а в душе настаивалась упоительная радость.