Долина совести - читать онлайн книгу. Автор: Марина и Сергей Дяченко cтр.№ 77

Вокзал.

Этот проводник – наглаженный, чистый, почтительный и благоухающий одеколоном – нисколько не походил на самого Влада двадцатилетней давности, в старом свитере под форменный мундиром, серого от недосыпа, угрюмого и неразговорчивого. Впрочем, и поезда его юности были другие. Каждый вагон был похож на барак, на коммуналку, на общежитие; далеко выдавались в проход чьи-то ноги в нечистых полосатых носках, гоняли беззаботные дети, рискуя получить порцию кипятка на голову (разнося чай, Влад брал по пять стаканов в каждую руку), кружилась в воздухе пыль из допотопных одеял и лезли перья из тощих подушек…

– А почему ты не любишь поезда? – спросила Анжела.

– Глупо тащиться по земле, когда можно летать, – уклончиво отозвался Влад.

Анжела вздохнула:

– А я пыталась работать проводницей. Только не в таком вагоне. Попроще, конечно… На меня жаловались пассажиры. Я была очень плохой проводницей. Ленивой, ну и грубой, наверное… Меня скоро выгнали.

– А я был хорошим, – медленно сказал Влад. – Они… пассажиры… угощали меня, всегда звали выпить с ними… Но я не пил на дежурстве.

Анжела оторвалась от созерцания перрона за чистым окном. Подняла на Влада округлившиеся, вопросительные глаза.

Он сел рядом. Помолчал.

– Почему ты мне раньше не сказала? – спросил Влад.

Анжела удивилась:

– Чего?

– Как ты каталась проводницей… Я не знал.

Анжела скептически поджала губы:

– Неужели ты всерьез думаешь, что много обо мне знаешь?

* * *

Анжела была единственным человеком, понимавшим Соника, и единственным человеком, по-настоящему нужным ему. Она была уверена в этой нужности десять лет назад – она не потеряла уверенности и теперь.

Она любила Соника. Его брат рядом с ними был лишним. Как некоторые мамаши трясутся над подросшими сыновьями – так и Соников братец напоминал такую вот мамашу, собственницу, «концентрированную» свекровь.

– …Да ладно, мы же не будем сейчас говорить о Фроле… А Соник был – солнышко. В два часа ночи мог разбудить, сказать – пойдем гулять, там полнолуние, звезды, сверчки… Нельзя в такую ночь спать… И я встаю, и мы идем. Или ни с того ни с сего на последние деньги купит билеты к морю. И едем… На набережной он садится и рисует мой портрет. И сразу к нему очередь из девушек и дам. Он пару часиков поработает, и на все эти деньги мы идем в ресторан… Вот так. А ночуем на той же набережной, у моря, на деревянных лежаках. И совершенно спокойно, и ничего не нужно, карманы пустые, душа умиротворенная… Вот это был Соник. Лучшие наши дни были, когда его еще не признавали…

Соник научил Анжелу многому. Рядом с ним ей хотелось прыгнуть выше головы – а он многократно признавался, что она оказывает на него точно такое же действие. Анжела, ни разу в жизни не бывавшая ни в театре, ни в музее (краеведческий, куда ее водили на экскурсию в медучилище, не в счет), – Анжела пристрастилась ходить с Соником по выставкам, премьерам и концертам. Это оказалось вовсе не так скучно, как она боялась вначале – наоборот, любая загогулина на холсте оживала после того, что о ней рассказывал Соник. И балетный спектакль, где, казалось бы, сплошная неразбериха на сцене, и какая-нибудь симфония, где на первый взгляд вообще нет сюжета – все это, оказывается, могло быть источником радости и удовольствия, и эту радость они делили поровну…

Они часами сидели тут же, в мастерской, вскипятив электрочайник, окуная в остывающий чай сухарики и печенье, говорили обо всем, то есть чаще Соник говорил, а Анжела жадно спрашивала; она, редко признававшая чье-то главенство, теперь радостно ощущала себя ученицей. И слушала, разинув глаза и развесив уши.

А Соник говорил, что это Анжела научила его видеть. Что это Анжела сделала его лучше, что из-за нее он наконец понял простую вещь, которая не всем в жизни дается, что она – рука, протянутая ему Богом, что только с ней у него есть будущее – да еще какое! На много сотен лет вперед!

Анжела перевела дыхание:

– …А потом началось: выставки, слава… Все хотели с ним выпить. Приобщиться. Он не мог отказать. А выпив… знаешь, у него, наверное, как-то замыкало в голове. Он пьяный был совершенно другой человек – жестокий… Мог ударить… Потом сам приходил в ужас. Но когда он очередной раз полез на меня с кулаками, и я ушла… Думала – один раз. Его «прикрутит», он позвонит, и все. Но не вышло… Один раз, другой раз, третий раз. Он стал понимать. Догадываться. И когда догадался… Его свобода была ему, оказывается, дороже меня. Брат подложил под него шлюху. Я простила бы ему! Я клянусь Влад, теперь, оглядываясь назад, я понимаю: простила бы ему эту шлюху. Простила! Только он не стал ждать.

Поезд тронулся. Фонарный столб двинулся навстречу, как живой.

– И я хотела, – начала Анжела. – Понимаешь, я… Сто тысяч раз возвращалась назад. Соник… Что-то я должна была… Как-то… Мне снилось, что я вернулась назад и все поменяла. И что Соник жив.

Поезд набирал ход. Перрон закончился.

– Ну и разумеется, – Анжела смотрела в окно, – разумеется, я винила себя в его смерти. Я и сейчас виню. Я стала думать – где бы мне спрятаться, на каком необитаемом острове вместе со своим проклятием… А потом поняла, что самый необитаемый из всех островов – толпа.

* * *

Бедность рядом с Соником была романтичной и чистой.

Никакое богатство не могло бы восполнить эту потерю.

Анжела винила себя и хотела спрятаться. Где-то когда-то она слышала, что самыми одинокими людьми бывают отшельники и пасечники. Пчел она боялась, да и кто доверил бы ей пчел; отшельничья жизнь в заброшенной лесной избушке едва не кончилась плохо: полудохлая печь только по счастливой случайности не отравила отшельницу угарным газом.

Но главное – ей катастрофически не хватало людей. Каких угодно. Глупых, подлых, злых. Всякий раз, встречаясь к ними лицом к лицу, она мечтала, как хорошо было бы очутиться на необитаемом острове. И всякий раз бежала с «острова» обратно – в толпу.

Некоторое время она работала билетершей в большом парке развлечений. Это было совсем не самое плохое время: днем она отсыпалась в вагончике, вечером – и до поздней ночи – проверяла билеты у входа на «Смертельные горки». Все вокруг были веселы и возбуждены, иногда в подпитии, все ухали и ахали, когда над головами проносились сверкающие гондолы очередного аттракциона, и никто не обращал внимания на молодую женщину в берете до бровей и с клеенчатой сумкой на шее.

Ее это устраивало. Она была космически одинока – и находила в этом некоторое мрачное удовлетворение.

Однако через несколько месяцев за ней взялся ухаживать ее непосредственный начальник – парковый администратор. Он преследовал ее по пятам, он буквально ломился к ней в вагончик, уверенный почему-то, что она должна быть счастлива от такого внимания к своей персоне. Не зная, как выкрутиться и к кому обратиться за помощью, она в конце концов уволилась – и пошла искать новое место в толпе.