Драпеза пробилась к стойке гардероба и сдала шляпку, сумочку и бельчонка-служку. Заодно посмотрела, какая ручная челядь популярна у молодёжи. На полочках в гардеробе сидели бэтмены, разноцветные лягушечки и еноты-мини. Молли рассеянно подумала, что ближе к лету нужно будет попробовать енотика.
Молодёжь в очереди пыталась себя занять – в меру своей фантазии и испорченности. Мелкая зелёная сикилявка лезла под хвост подруге постарше, та стыдливо ёрзала задницей и шипела сквозь зубы – «отлезь, ну ты чо, не видишь, смотрят». Нетрезвая флаттершайка в зелёной попонке заинтересованно принюхивалась к пиночке в уздечке, отделанной стразиками. Две крепкозадые молодки, кисло-жёлтая и лиловатая, демонстративно-бурно обсуждали личную жизнь. Блондинка непонятной породы лежала в углу и нервно курила. На холке её сидел кузнечик с длинной спичкой наготове. Наверху какая-то зассыха тоненьким срывающимся голоском выясняла отношения с администраторшей.
Драпеза окинула их снисходительным взглядом. У неё имелось то, чего у этих бессмысленных телченций не было и в заводе – личное горе и персональное приглашение. Горе причинила ей лукавая и обманная Гермиона, приглашение она устроила себе сама. К сожалению, без места. Но это её не волновало. Она заявилась сюда не для того, чтобы развешивать уши, слушая очередной модный групешник. И уж тем более – обтрясывать бока на танцполе. О нет, не за тем она сюда пришла. Её терзали древнейшие из страстей – любовь и ревность.
Если честно, и в столицу-то Молли попёрлась не столько по делам, – хотя они кстати образовались, – сколько сердечной жаждою томима. Небольшое наследство от понивилльской двоюродной тётки вполне могло бы и подождать с оформлением. Но Драпезу снедала тоска по Гермионе. В конце концов она убедила себя, что с делами лучше не тянуть, и потащилась в Понивилль. Увы, дорога, а потом городская суета отняли неожиданно много времени. Когда же она наконец добралась до отеля «Хентай», то на ресепшене ей сказали, что Ловицкие выписались днём. К счастью, в холле она встретила Биркин-Клатч. Преодолев непереваренную доселе обиду, она подошла к ней первой. И не пожалела. Бекки вывалила на её голову гору информации. Начиная с того, что хитрая пролаза каким-то чудом получила пост зампредседательницы Комиссии по энергетике, и кончая тем, что Гермиона ушла ранним утром, а куда делась – непонятно. Молли шкурой чувствовала, что Бекки чего-то недоговаривает, но вытянуть из неё правду так и не смогла. Единственное, что та соизволила припомнить – так это что Фру-Фру вроде бы собиралась с подружкой в какой-то модный клуб на выступление группы, играющей ретро-эмо. Название клуба и группы она, естественно, не запомнила.
На слово «подружка» Молли отреагировала так, будто ей под хвост сыпанули перца. Она заураганила по отелю, пытаясь добыть хоть какие-нибудь сведения о местной клубной жизни. На удачу, молодая дежурная по этажу оказалась меломанкой. От неё Драпеза узнала, что в этом стиле играет группа «Розовый Некроз», музычка так се, но на вокале у них некая Львика, с потрясающим совершенно голосом, которая не выступала с весны, а теперь они устраивают концерт в «Люцерне», но билеты проданы за неделю, так что рваться туда безмазово. Драпеза только фыркнула – и следующие два часа металась по городу как наскипидаренная, поднимая старые связи. В конце концов ей помогла давнишняя подруга, жившая, как оказалось, с замдиректоршей «Люцы». Она отправила своей любушке бэтмена, тот вернулся с приглашением и извинениями – вся вип-зона была полностью выкуплена. Молли было плевать. Она хотела видеть Гермиону, и ничто не могло её остановить.
Молодухи-чувствашки меж тем застряли меж дверями и загородили проход. Остальным приходилось протискиваться между наглыми твёрдыми задницами.
Драпеза разъярилась. Тварюшек следовало поставить на место. И сейчас же.
Она подобралась поближе. Стали слышны отдельные фразы: «я была вся не такая», «её пися пахла ладаном», «выпросила у неё подкову» и прочее дешёвое уебабство.
Молли оскалилась и попёрла на лиловую, нарочно пихая в бок. Та в ответ прижала Драпезу крупом.
Драпеза повернулась, посмотрела нахалке в глаза. Лиловуха задрала верхнюю губу и взгляд не отвела. В девке было где-то сто восемьдесят граций, и она чувствовала себя королевой мира. Однако в Молли было двести семьдесят, и она была очень зла.
Драпеза зацепила взглядом наглые лупала и включила теплоту. Королева мира почуяла неладное, прижала уши и попыталась отвернуться. Да поздновато спохватилась – разорвать зрительный контакт она уже не могла: не хватало опыта.
– Что же ты дочка наделала меня старую обидела… – завела Молли майсу. – Ты меня обидела старенькую, ты меня дочка обидела, ты свою мамочку обидела, ты саму Дочку-Матерь обидела, душу убила, в душе закопала, ты себя убила, себя убила, сама себя убила…
– Отстаньте от неё! – залупнулась было кисло-жёлтая и попыталась лягнуть Молли – но в тесноте попала по путовому суставу чёрной красотке с позолоченным хвостом. Та быстро повернула шею, увидела обидчицу и взглядом сообщила – «я тебя, скобейда, запомнила».
– Тебе теперь жить не надо, совсем не надо, тебе надобно помереть-помереть, скорей-скорей, тебе теперь жить нельзя-нельзя, ты уже неживая, неживая, мёртвая внутри уже вся, ты жить не можешь не можешь виноватая себе виноватая умерла умерла… – накатывала и накатывала Драпеза, шепча лиловухе прямо в ухо и наслаждаясь тем, как у той расширяются зрачки.
Естественно, сломать девку по-настоящему Молли не могла, да и не хотела. Но рассчитывала, что у наглючки сегодня выдастся очень невесёлый вечерок.
– Эй, подвиньтесь, – раздался высокий, резкий голос, – вы проход закрываете… Гвин! Ты?!
Драпеза отцепилась от някнутой девки – та сразу поникла – и подняла голову. Перед ней маячила незнакомая малиновая балаклава.
– Я Пеппа! – улыбнулась поняша приглашающе. – Папиллома! Не узнала, что ли?
– О Дочка-Матерь! Пржевальская? И ты в Пуси-Рауте? – Молли действительно обрадовалась.
– Уже полгода… Давай к нам, у нас резерв.
Молли вошла, осторожно принюхиваясь. Зал был большим, полутёмным. И не ладаном в нём пахло, о нет. Пахло потом, пивом, бенедиктином, парфюмами разных пород, свежей крапивой и общим ожиданием расколбаса и оттопыра.
Слева находился маленький бар, осаждаемый желающими хлебнуть, пока не началось. Бармен-мартыхай, няшимый со всех сторон, прыгал, пытаясь угодить всем сразу. Маленькие сновали по стойке, поя поней и убирая опорожнённые корытца и полоскательницы.
– Пошли, пошли, нам всё принесут, – отвлекла её Пеппа.
Драпеза перевела взгляд на вип-зону. Там всё было примерно так, как Молли и предполагала.
Центральный подиум оккупировала пресловутая Псюша Сучак со своими шалавистыми подружками. Те пересмеивались и покусывали друг друга за попки. Псюша, устроившаяся на красной подстилке с вензелями, курила кальян, звучно присёрбывала из корытца какое-то пойло и вообще непринуждённичала напоказ.
Молли Драпеза посмотрела на Псюшу почти с презрением. Сама не образец добродетели, она держала Сучак за шмару. Правда, Псюша была умной и хитрой шмарой, а главное – более обеспеченной финансово, чем сама Молли. Поэтому к презрению примешивалась изрядная толика ненависти. Поскольку же эти два чувства относятся друг к другу как щёлочь и кислота, то где-то в горле образовывалась соль, весьма горькая. Драпеза скривилась.