У маленького педрилки были свои планы. Давеча у него образовался новый дружок-поняш – молодой знойный пидорюга с идеальным эякулятором. От одной только мысли о нём Арлекишкина жопка начинала призывно ныть. Увы, юнец был хоть и молодой, но уже избалованный, чтобы не сказать испорченный. Во всяком случае, в ответ на очередные приставания он довольно откровенно сказал, что бабы вообще-то платят за каждую случку и что любовь без интереса – напрасно потраченная спущёнка. Арлекин, однако, страстно нуждался в ласке. Поэтому он тоже попросил бабла и получил такой же мешочек. Правда, вместе с косым взглядом исподлобья. Но предрассудки шефа в данный момент его волновали меньше всего. Он сгрёб денежки за пазуху, сказал спасидо и поспешил на конюшню – любить и быть любимым.
По дороге он позволил себе немножко покумекать, с чего это шеф так расщедрился. Несмотря на всю свою бездуховность и душевную гнильцу, педрилка был смекалист. К тому же общение с местными его кой-чему научило. Поэтому, пораскинув мозгами, он понял дело так, что Верховная Обаятельница рассчиталась-таки за спецобслуживание. Судя по довольной роже раввина, расчёт был более чем щедрым. Причины щедрости тоже были более-менее ясны. Их Грациозность не могла вознаградить Карабаса бар Раббаса и его присных знаками чести, даже самыми ничтожными. Увы, протокол в таких случаях требовал публичности, воздаяния почестей и прочего в том же духе – что было совершенно исключено по многим причинам. Начиная с того, что появление Карабаса во Дворце Приёмов вызвало бы панику – и кончая тем, что Верховная была совершенно не заинтересована, чтобы мысли её ближайшего окружения стали тораборцам известны. Поэтому Мимими предпочла откупиться. Благо, было чем. К тому же куча золота как бы намекала, что дружить с разноцветными лошадками перспективно и небезвыгодно.
Размышления Арле были грубо прерваны, когда он пересекал улицу Драконьих Лапок. В голову его постучался Карабас и отправил в съестную лавку за провизией – шефу, видите ли, срочно понадобились крекеры, содовая и крынка поняшьих сливок.
Делать было нечего. Арлекин свернул с Лапок на Абрикосовую, потом на Виноградную и на тенистой Шарикоподшипнической улице обрёл искомое – съестную лавку пожилой добродушной поняши-тридцатки. Вообще-то она звалась Бонифацией Прострацией Кризалис бон Аппетит, но все называли её просто Бон-Бон. Она как раз раздаивалась, так что молочко было парным, из-под вымечка. Арле выпил два стакана, а потом взял крынку сливок и полкило домашних тянучек из поняшьей сгущёнки – для себя и для того парня. Мальчишка любил сладенькое.
В прекрасном расположении духа, нагруженный пакетами, он вернулся в «Хентай», вошёл через заднюю калитку – и наткнулся на Пьеро.
Удивительного в том не было ничего. Поэт в последнее время повадился ходить, как он выражался, к лошадушкам – ну то есть к тягловым першеронам и потаскунчикам, тусующимся на заднем дворе в ожидании хозяек. Он о чём-то с ними разговаривал, гладил их, читал стихи, иногда целовал: видать, полюбилась ему их простота. Вот и сейчас он стоял, облокотившись о необъятный зад солового першерона, и что-то тихонько декламировал, ковыряясь в носу артистически тонким пальцем.
Подойдя поближе, Арлекин услышал:
– Пахнут кони не розами… я сейчас расскажу вам о том… расскажу я о том… вам скажу я о том… – тут он вытянул из носа длинную, блестящую на солнце козюльку и умолк, любуясь добычей.
Арлекину бы пройти мимо. Но какой-то бес толкнул его подобраться поближе и Пьерошку как-нибудь неожиданно ущучить.
– Пахнут кони неврозами! – подобрал наконец рифму Пьерило. – И дрожащим от них животом… где залупа зассатая… расцвела у коня на конце! Пахнет очень пиздато и пот на конском лице! – с этими словами он неожиданно обнял першерона за шею и звонко чмокнул в премоляры. Коняка недоумённо фыркнул.
Педрилка тихонько подкрадывался, прикидывая, дать ли Пьерику щелбана, поджопника или пинка. Остановился на пинке: руки были заняты снедью.
– Я открыл смысл страдания, – бормотал обдолбыш, поглаживая коню плечо. – Оно для очищения… от неврозиков… Мы все мучиться должны… неврозики выкончать… И ты должен… Ты помучайся, а потом на двор поди, да писюлькой о заборчик потрись… До занозушек, до кровянушек трись, чтоб брызнуло, чтоб вышло семечко… и такое тебе выйдет облегченьице, будто самая Дочка-Матерь ручкой своей яхонтовой потешила…
Арлекин подкрался ещё ближе. Острый нос его правого сапожка смотрел точно в копчик Пьеро.
Он уже перенёс тяжесть на левую сторону и занёс ногу для пинчища, когда Пьероша, снова сместившись к конячьей жопе, ухватил жеребца за слегка высунувшийся – видимо, от любопытства – хер и потянул на себя. Конь, недовольный таким вторжением в его интимное пространство, резко дёрнулся и случайно толкнул Арлекина. Тот не удержался, упал на одно колено и уронил пакет с крекерами. Пакет опрокинулся, крекеры посыпались в грязь. Першерон обернулся, учуял запах и тут же залез мордой во вкусняшки.
– Дефня скобейдая! – заорал Арле, пытаясь вырвать пакет.
Тем временем Пьеро присел под конский живот, снова взялся за жеребячье хозяйство, ласково сказал «залу-у-упушка» и засунул палец в дырку для ссанья. Конь резко взбрыкнул, его заднее копыто обрушилось Арлекину на ногу. Ступню вдавило в землю, боль стрельнула чуть не до бедра. Арлекин с визгом выдернул ногу и уронил крынку со сливками.
Крынка полетела в грязь, белая жидкость плеснула на ноги Пьеро. Тот пал на колени и, схватив крынку обеими руками, принялся жадно пить из неё.
– Тупой ты хуила, нарик еба ный… – ругался Арлекин, прыгая вокруг Пьеро на одной ножке.
– Малафеечка… лошадкина конча… вкусняшка… – стенал Пьеро, судорожно глотая сливки и проливая половину. – Хочу стать странником, – он опрокинул крынку и принялся возить руками, размазывая сливки по земле. – Уйду в леса, на поиски смысла кончи…
Коняка тем временем подъел все крекеры и схрумкал остатки вместе с пакетом.
– Да блядь же мне пиздец! – простонал несчастный Арлекин, до которого только что дошло, что разгневанный Карабас, не дождавшись еды, сделает из него самого повидло.
Тут у него в голове загромыхал утробный хохот – Карабас, похоже, видел всю сценку чьими-то глазами и веселился.
– Дуй обратно, – отсмеявшись, телепатически распорядился бар Раббас. – Крекеров не надо, я передумал. Хлеба белого возьми, сегодняшней выпечки. Если будет хала – отлично, бери две. Сливок тоже не надо. Мяса килограммов пять, только не трефного. И водки две бутылки захвати. Нет, четыре. Пошёл!
Усталый и грязный педрилка поплёлся обратно, недоумевая, с чего это вдруг Карабасу захотелось мясца. Злость он сорвал на Пьеро, угостив его на прощание основательнейшим пинком в почку. Пьеро взвыл так страшно, что першерон отпрянул и треснулся крупом о забор.
По дороге Арлекин – уже не такой весёлый, как в прошлый раз – встретил Напси. Тот шествовал в направлении, известном не ему одному: он был с дамой. То есть с длинной таксой, кою он сладострастно обнюхивал за ушком правым глазным рыльцем. На спине у гульливого пёсика сидел маленький бэтмен-поводырь. Денежный мешочек в зубах убедительно позвякивал. В общем, Напсибыпытретень никоим образом не производил впечатление несчастного инвалида. Арлекина он не заметил – ну или сделал вид, что не заметил. Педрилка-то знал, что Напси, когда надо, чует своими рыльцами не хуже, чем другие очезрят.