Конец парада. Каждому свое - читать онлайн книгу. Автор: Форд Мэдокс cтр.№ 61

В одном из замков Бамборо останавливались они с Сильвией и Сэндбахами. А потом... Название внезапно проступило у него в сознании!.. Два названия!.. Возможно, вот он, тот самый поворотный момент! Впервые... Непременно стоит запомнить эту минуту... Теперь, возможно, получится вспомнить и все остальное... Нужно постараться...

Сэндбахи и Кристофер с Сильвией... и другие... поселились в Бамборо в середине июля; посещали Итон и Харроу, играли в крикет, ждали гостей после 12 числа... Он повторил про себя все эти названия и даты — его успокаивало осознание того, что, несмотря на контузию, он смог вспомнить про Итон и Харроу, крикет, 12 августа, начало сезона охоты на рябчиков... Но этого ничтожно мало...

Генерал Кэмпион приехал в Бамборо, чтобы присоединиться к сестре, через два дня после приезда Титженса. Отношения между ними оставались прохладными; после той аварии они увиделись впервые, не считая встречи в суде... Дело в том, что миссис Уонноп беспощадно засудила генерала за потерю лошади. Лошадь выжила, но теперь ее сил хватало лишь на то, чтоб таскать газонокосилку по крикетному полю... Миссис Уонноп с завидным упорством не отступала от генерала — отчасти потому, что ей нужны были деньги, отчасти из-за того, что ей требовался видимый повод для ссоры с Сэндбахами. Генерал оказался не менее упрямым и в суде нагло врал: кому из самых лучших, самых благородных и великодушных людей мира сего захочется предстать в роли обидчика вдовы и сироты, особенно если в ходе заседания его шоферские умения ставятся под сомнение и всем становится известно, что на опаснейшем из поворотов он не сигналил! Титженс клялся, что генерал не сигналил. Генерал же утверждал обратное. Сомнений быть не могло, говорил он, ибо звук клаксона в его автомобиле был протяжным и громким и напоминал крик перепуганного павлина... Так что до конца июля Титженс не встречался с генералом. Повод для ссоры между джентльменами был весьма веский и удобный, хотя генералу все это дело стоило приличной суммы, которую пришлось заплатить за лошадь, и это не считая других трат. Леди Клодин отказалась вмешиваться в дело — сама она придерживалась мнения, что генерал действительно не сигналил, но ей не хотелось ссориться со своим весьма несдержанным братом. Леди Клодин сохранила теплые отношения с Сильвией, была учтива с Титженсом и старалась приглашать миссис и мисс Уонноп на чаепития, если генерал на них не являлся. Кроме того, она оставалась весьма приветливой с миссис Дюшемен.

Титженс и генерал встретились со сдержанной вежливостью английских джентльменов, которые несколько лет назад обвиняли друг друга в даче ложных показаний в суде. Но на следующее утро между ними возникла крупная ссора на предмет того, сигналил или не сигналил генерал на самом деле. В итоге генерал закричал:

— О господи! Вот если бы вы были под моим командованием...

Титженс вспомнил, что тогда он процитировал и назвал номер небольшого пункта Королевского воинского устава, в котором говорилось о наказании для генералов или офицеров, что предвзято аттестуют своих подчиненных из-за частных конфликтов. Услышав это, генерал шумно возмутился, но в итоге расхохотался.

— О, Крисси, да у тебя не голова, а помойка! Зачем тебе Королевский устав? И откуда ты знаешь, что это пункт 66... или как ты там говоришь? Я вот не знаю, — проговорил он, а потом, посерьезнев, добавил: — Такой уж ты человек, вечно тебя интересует непонятная чушь! Ну для чего она тебе?

В тот день Титженс отправился в долгий путь через вересковые поля к сыну, его няне, своей сестре Эффи и ее детям. Это были последние счастливые деньки, которые на его долю и так выпадали не часто. Он испытывал искреннюю радость. Он играл с мальчиком, который, слава богу, наконец начал крепнуть и поправляться. Он гулял по вересковым полям со своей сестрой Эффи, крупной, бледной женой священника; Эффи по большей части молчала, хотя временами они говорили о матери. Поля очень походили на те, что раскинулись неподалеку от Гроби, и потому брат с сестрой и были так счастливы. Семья жила в голом, мрачном фермерском доме, они пили много сливок и вдоволь лакомились местным сыром. Такая непростая, аскетичная жизнь была пределом мечтаний Титженса, и в душе у него воцарился мир.

Мир воцарился потому, что он знал, что скоро начнется война. Он понял это сразу же, как прочел новость об убийстве эрцгерцога Франца Фердинанда, и внутри у него появилась спокойная уверенность. Если бы он только представил, что станет с его страной, он потерял бы покой. Он любил свою родину за изгибы холмов, за силуэты вязов, за вересковые поля, сливающиеся с небом. Для этой страны война значила лишь унижение, едва заметной туманной дымкой пробегающее над вязами, холмами, вересковыми полями со стороны... о, Мидлсбро! Ведь этой стране не к лицу были и победа, и поражение; ведь британцы не могли сохранять верность ни другу, ни врагу. Ни даже себе!

Но самой войны он не боялся. На его глазах наше правительство сидело, сложа руки, дожидаясь подходящего момента, а потом захватывало французский порт или несколько немецких колоний — такова была цена нейтралитета. И он был благодарен за то, что не приходится во всем этом участвовать, — запасным выходом (вторым!) для него стал французский Иностранный легион. Первым была Сильвия, а потом легион! Две серьезнейшие тренировки — для тела и души.

Он обожал французов: за действенность, за бережное отношение к жизни, за логичность мышления, за восхитительные достижения в области искусства, за пренебрежение индустриальной системой и прежде всего за их преданность восемнадцатому веку. Наверное, служить им — исключительно в качестве наемника — было приятно и спокойно, ведь они трезво, прямо, недвусмысленно и нелицемерно смотрят на жизнь и замечают в ней все то, что способствует человеческому распутству... Лучше бы он сидел на лавочке в бараке, начищая кокарду в подготовке к долгому марш-броску под алжирским солнцем!

Но он не питал иллюзий относительно французского Иностранного легиона. Там с тобой обращались не как с героем, а как с побитой собакой, — Титженс хорошо представлял все те насмешки, жестокость, тяжесть орудий, карцеры. Сначала ты полгода проходишь подготовку в пустыне, а потом тебя отправляют на фронт, где тебе предстоит стать пушечным мясом... иностранцев там не жалели. Но эта перспектива приносила Титженсу удовлетворение — спокойной жизни он никогда не просил, а теперь она ему и вовсе осточертела... Мальчик выздоровел, Сильвия, учитывая изменения в быту, невероятно разбогатела... и Титженс нисколько не сомневался, что если такое препятствие, как он сам, исчезнет, Сильвия будет отличной матерью...

Очевидно, что у него есть шанс выжить, но после сильнейших физических мучений, которые ему придется пережить, он будет уже другим человеком, со слабыми, иссушенными песком костями, с ясным умом. В глубине души он всегда жаждал святости, мечтал не пачкаться ни о какую грязь. То, что он знал, отделяло его от сентиментальной части человечества. Но он ничего не мог с этим поделать, ведь кем-то надо быть: стоиком или эпикурейцем, султаном с гаремом или дервишем, страждущим в песках пустыни. А ему хотелось стать святым на англиканский манер... как его мать, которая достигла всего этого безо всяких монастырей, ритуалов, клятв или чудес, дарованных этими вашими мощами! И такую святость вполне мог подарить Иностранный легион... Мечта каждого английского джентльмена, начиная с полковника Хатчинсона... Тайная мечта...