Конец парада. Каждому свое - читать онлайн книгу. Автор: Форд Мэдокс cтр.№ 56

— Очень даже интересно! — воскликнула Сильвия.

— Все дело в том, — проговорил Титженс, — что я не знаю, что произошло, и не помню, что я делал. Три недели словно вычеркнули из моей жизни... Помню только, что очнулся в госпитале и не мог вспомнить свое имя.

— В самом деле? Или это гипербола? — спросила Сильвия.

— Нет, это не гипербола, — проговорил Титженс. — Я лежал на кровати в госпитале... А твои друзья забрасывали его бомбами.

— Не называй их моими друзьями, — сказала Сильвия.

— Прошу прощения, — проговорил Титженс. — Не слежу за языком. Что ж, скажем так: злосчастные варвары сбрасывали с самолетов бомбы прямо на госпиталь... Не думаю, что они понимали, что именно бомбят... Небрежность — только и всего...

— Не нужно из-за меня жалеть немцев! Не нужно жалеть никого из тех, кто способен на убийство! — воскликнула Сильвия.

— Я очень беспокоился, — продолжил Титженс. — Я сочинял предисловие к книге про арминианство...

— Только не говори, что ты написал книгу! — вскричала Сильвия. Ей казалось, что, если Титженс сам напишет книгу, у него появится возможность самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Многие говорили ей, что он просто обязан попробовать себя в писательстве.

— Нет же, никакой книги я не писал, — сказал Титженс. — Я даже не знаю, что такое арминианство...

— Ты прекрасно знаешь, что это за ересь, — резко сказала Сильвия. — Ты же сам мне о ней рассказывал несколько лет назад.

— Именно! — подтвердил Титженс. — Несколько лет назад я знал, что это такое, но в госпитале уже не смог вспомнить. Сейчас я уже помню, но тогда не мог, и переживал по этому поводу. Очень неловко писать предисловие о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. Но в армейском смысле ничего позорного в этом не было... Однако меня по-прежнему ужасно беспокоил тот факт, что я не помню своего имени. Я лежал и все беспокоился и беспокоился, и думал о том, как будет неловко и стыдно, если придет медсестра и спросит, как меня зовут, а я не смогу ей ответить. Разумеется, мое имя было написано на бирке, пришитой к воротнику, но я забыл об этом... А потом толпа пронесла мимо меня то, что осталось от медсестры, — в нее тоже попала немецкая бомба. Они все падали и падали вокруг.

— Боже правый! — воскликнула Сильвия. — То есть ты хочешь сказать, что мимо тебя пронесли мертвое тело?

— О нет, бедняжка была жива, — сказал Титженс. — К сожалению. Ее звали Беатрис Кармайкл... Это первое имя, которое я запомнил после контузии. Теперь-то она, конечно, мертва... Процессия разбудила солдата, который лежал в противоположном углу комнаты; у него на голове была повязка, вся красная от крови... Он соскользнул с кровати и, не говоря ни слова, подошел ко мне и стал меня душить...

— Этого просто не может быть... — проговорила Сильвия. — Прости, но я тебе не верю. Ты же офицер, невозможно, чтобы мимо тебя пронесли раненую медсестру. Они же наверняка знали, что твоя сестра Каролина тоже была медсестрой и погибла на фронте...

— Кэрри утонула вместе с кораблем, на котором работала, — поправил ее Титженс. — Слава богу, вид той раненой девушки не напомнил мне о сестре... Но не стоит думать, что вместе с именем, званием, номером войска и датой поступления на службу они записывают в документах, что я потерял сестру и двух братьев на фронте и что мой отец тоже умер, не сумев этого пережить...

— Но ты ведь потерял лишь одного брата... — сказала Сильвия. — Я носила траур по нему и твоей сестре...

— Нет, двоих, — сказал Титженс. — Но я хотел рассказать тебе о человеке, который меня душил. Он издал несколько душераздирающих воплей, прибежали санитары, оттащили его от меня и обездвижили. «Вера!.. Вера!.. Вера!» — выкрикивал он через каждые две секунды — судя по моему пульсу, — и так до четырех часов утра, а потом умер... Даже не знаю, что он хотел: позвать какую-то девушку или огласить религиозную проповедь, но он очень мне не нравился, потому что именно с него начались мои страдания... Ведь я знал девушку по имени Вера... И нет, мы не были любовниками — это была дочь главного шотландца, главного папиного садовника. Но все дело в том, что каждый раз, когда он говорил «Вера!», я спрашивал себя: «Вера? Какая Вера?» Я не мог вспомнить фамилию папиного садовника.

Сильвия, которая в тот момент думала совсем о другом, спросила:

— Ну и как его фамилия?

— Не знаю, до сих пор не смог вспомнить... Вся суть в том, что, когда я понял, что не помню имя, я ощутил себя несведущим и глупым, как новорожденный, и забеспокоился еще сильнее... В Коране говорится — во время ежедневного чтения энциклопедии «Британника» у миссис Уонноп я добрался лишь до буквы «К», — что «сильный человек побежден тогда, когда побеждена его гордость». Конечно, я тут же выучил наизусть Королевский воинский устав, Руководство по полевым учениям для легкой пехоты и прочие аналогичные документы — все то, что подобает знать английскому офицеру.

— О Кристофер! — вскричала Сильвия. — Ты читал эту энциклопедию? Какая жалость. Ты ведь так ее презирал.

— Именно это я и подразумеваю под «победой над гордостью», — сказал Титженс. — Разумеется, сейчас я запоминаю услышанное или прочитанное... Но я не добрался и до буквы «М» — вот почему меня так обеспокоил Меттерних. Я стараюсь сам запоминать информацию, но у меня далеко не всегда получается. Такое ощущение, словно мою память стерли начисто. Но порой одно имя напоминает о другом. Ты, наверное, заметила: когда я услышал о Меттернихе, мне сразу вспомнились Каслри и Веллингтон... и даже еще кое-кто... И именно это мне и предъявят в Отделе статистики, когда будут меня увольнять. Истинным предлогом послужит то, что я служил. Но мне они скажут, что дело в том, что мои знания ограничиваются энциклопедией, точнее сказать, примерно двумя ее третями... А может, истинным поводом станет то, что я не буду подделывать статистику, дабы обмануть французов. Они просили меня об этом — хотели дать мне такое отпускное задание. Видела бы ты их лица, когда я отказался.

— Ты правда потерял на войне двух братьев? — спросила Сильвия.

— Да, — ответил Титженс. — Одного мы называли Кудряшом, а второго — Долговязым. Ты их никогда не видела, потому что они уехали в Индию. И держались в тени...

— Двое! — воскликнула Сильвия. — А я писала твоему отцу лишь об одном, по имени Эдвард. И о твоей сестре Каролине... В одном письме.

— Кэрри тоже держалась в тени, — проговорил Титженс. — Занималась благотворительностью... Но я помню, что она тебе не нравилась. Сразу было видно, что ей суждено быть старой девой...

— Кристофер! — сказала вдруг Сильвия. — Ты считаешь, что твоя мать умерла от горя, когда я уехала?

— Господи, нет, — ответил Титженс. — Я так не считал и не считаю. Я знаю, что это не так.

— Значит, она умерла от горя, когда я вернулась... — заключила Сильвия. — И не стоит это отрицать. Я помню твое лицо в ту минуту, когда ты открывал телеграмму в Лобшайде. Мисс Уонноп переслала ее туда из Рая. Я помню почтовый штемпель. По-моему, у нее жизненное предназначение было такое — приносить мне горе. В тот момент, когда ты прочел телеграмму, я видела по твоему лицу: ты думаешь о том, что обязан утаить от меня тот факт, что считаешь — она умерла из-за меня. Я видела по твоему лицу, что ты обдумываешь: а возможно ли скрыть от меня ее смерть? Но ты, конечно, не мог этого сделать, потому что помнил, что мы собираемся в Висбаден и что нам подобало теперь носить траур. И ты повез меня в Россию, чтобы не везти на похороны.