Конец парада. Каждому свое - читать онлайн книгу. Автор: Форд Мэдокс cтр.№ 17

Мало кто из женщин так бы восхитил Макмастера, как миссис Дюшемен. Он знал по себе, что бывают у него минуты, когда его способна поразить почти любая женщина, но посчитал, что это все равно не объясняет того сильнейшего впечатления, которое моментально оказала на него эта дама. Когда его ввели в гостиную, там были две юные девушки, но они моментально куда-то исчезли, и хотя сразу после этого он заметил, как они проезжают на велосипедах за окном, он понимал, что уже никогда не узнает их в лицо. С того самого момента, когда она встала при виде него и поприветствовала словами: «Не может быть! Сам мистер Макмастер!», он уже не замечал никого больше.

Вне всяких сомнений, преподобный мистер Дюшемен был одним из тех священников, которые обладают приличным достатком и хорошим вкусом и нередко становятся украшением Английской церкви. Его дом — просторный и уютный, из очень старого красного кирпича — примыкал к одному из самых больших амбаров, какие только Макмастер видел в своей жизни. Сама же церковь с простой дубовой крышей ютилась в углу, образованном домом и амбаром, и была меньшей из всех трех построек; она имела столь заурядный вид, что, если б не колокольня, ее можно было бы принять за коровник. Все три здания стояли на краю гряды холмов, смотрящих на Ромни-Марш. От северного ветра их защищала ровная стена из вязов, а на юго-западе — высокая тисовая изгородь и кустарники. Короче говоря, это было идеальное место для отдохновения души богатого священника с хорошим вкусом, потому что примерно на милю вокруг не было ни одного сельского домика.

Макмастеру этот дом показался идеалом английского поместья. О гостиной миссис Дюшемен он, вопреки своему обыкновению (а он был довольно чувствителен и внимателен к подобным деталям), впоследствии помнил мало, разве что то, что гостиная была удивительно симпатичной. Три высоких окна выходили на ухоженную лужайку, на которой по отдельности и группами росли розовые кусты: круглые, увенчанные бутонами, словно вырезанными из розового мрамора. За лужайкой виднелась низкая каменная стена, а за ней в лучах солнца поблескивали заболоченные луга.

Мебель в комнате была деревянной и старинной и мягко поблескивала — ее часто обрабатывали пчелиным воском. Картины на стенах Макмастер узнал сразу — они принадлежали перу художника Симеона Соломона, одного из наиболее слабых и сентиментальных эстетов: картины изображали очень бледных дам с нимбами и лилиями, которые совсем не походили на лилии. Написаны они были в рамках традиции, но не являлись лучшими ее образцами. Макмастер решил — и впоследствии миссис Дюшемен подтвердила его подозрения, — что мистер Дюшемен прячет лучшие картины у себя в кабинете, а в более посещаемой комнате слегка неуважительно, но добродушно повесил картины «послабее». Это налагало на мистера Дюшемена какую-то печать избранности.

Он сам, как ни странно, отсутствовал, и вообще, встретиться с ним оказалось очень трудно. Мистер Дюшемен, по словам его супруги, по выходным всегда был страшно занят. Со слабой и почти отсутствующей улыбкой она добавила слово «естественно». И Макмастер тут же понял, что для священника такая занятость в выходные — вещь обыденная. Миссис Дюшемен неуверенно предложила Макмастеру с другом прийти и отобедать у них завтра — в воскресенье. Но Макмастер уже обещал генералу Кэмпиону, что сыграет с ним в гольф с двенадцати часов до половины второго, а потом еще — с трех до половины пятого. Далее Макмастер с Титженсом по плану должны были сесть в поезд до Хита, отбывающий в половине седьмого, а потому завтра они не смогут приехать ни на чай, ни на ужин.

С заметным, но весьма сдержанным сожалением миссис Дюшемен воскликнула:

— О боже! О боже! Вы непременно должны увидеться с моим мужем и посмотреть картины, раз уж приехали!

Из-за стены раздались громкие и резкие звуки — было слышно, как лает собака, как двигают тяжелую мебель и чемоданы, как что-то хрипло выкрикивают.

— Очень уж они шумят, — глубоким голосом проговорила миссис Дюшемен. — Пойдемте лучше в сад, я покажу вам розы моего супруга, если у вас есть еще свободная минутка.

У Макмастера в голове пронеслись строки из стихов Россетти: «Твои глаза увидел я и черноту волос».

Волосы у миссис Дюшемен и впрямь были почти черные, кудрявые, они ниспадали на квадратный, низкий лоб, а темно-синие глаза завораживающе сияли. Такую красоту Макмастер видел впервые в жизни и мысленно поздравил себя с очередным подтверждением тому, что герой его монографии был человеком исключительной наблюдательности, хотя это и так было весьма очевидно.

Миссис Дюшемен вся светилась! У нее была смуглая, гладкая кожа, на скулах проступил нежный румянец светлокарминового цвета. Чертами — и в особенности остротой подбородка — ее лицо напоминало лица алебастровых статуэток средневековых святых.

Она сказала:

— Ну конечно же вы — шотландец! Я сама из Эдинбурга.

Макмастер сразу почувствовал это. Он сообщил, что родился в портовом городе Лит. Утаить что-нибудь от миссис Дюшемен казалось делом немыслимым.

— Ах, вы непременно должны познакомиться с моим супругом и увидеть картины, — безапелляционно повторила она. — Что ж... Надо подумать... Не желаете ли позавтракать?

Макмастер сообщил, что они с другом госслужащие и потому привыкли рано вставать, и выразил сильнейшее желание позавтракать в этом доме.

— Тогда без четверти десять наш экипаж будет на углу вашей улицы, — сообщила миссис Дюшемен. — Путь займет всего минут десять, так что вы не успеете сильно изголодаться!

На глазах расцветая, миссис Дюшемен сообщила, что Макмастер конечно же волен привести с собой друга, которому можно передать, что его ждет встреча с очень милой девушкой. Тут она на мгновение замолчала и неожиданно добавила:

— По меньшей мере это вполне возможно.

Она сообщила, что за столом будет человек по фамилии Уэнстэд — по крайней мере, так послышалось Макмастеру, — а также ее подруга и мистер Хорстэд, младший священник в приходе ее мужа.

— Да, закатим настоящий праздник... — машинально проговорила она, а после добавила: — Веселый и шумный. Надеюсь, ваш друг не прочь поболтать!

Макмастер начал было говорить о неудобствах, которые они с Титженсом доставят семейству Дюшемен.

— Да бросьте, никаких особых неудобств вы не причините, — заверила она. — Моему мужу такие встречи только на пользу. Мистер Дюшемен склонен к меланхолии. Вероятно, здесь ему чересчур одиноко, буду с вами откровенной.

По пути назад Макмастер думал о том, что миссис Дюшемен — женщина необыкновенная. Знакомство с ней походило на возвращение в комнату, из которой тебе давно пришлось переехать, но которую ты не перестал любить. Это было приятное чувство. Возможно, дело в ее «эдинбургскости». Макмастер сам придумал это слово. В Эдинбурге жило высшее общество, куда он вхож не был, но о котором знал из шедевров шотландской литературы! Ему живо представлялось, как знатные шотландские дамы, осмотрительные и степенные, не лишенные при этом чувства юмора и скромные, радушно принимают гостей в просторных комнатах своих поместий. Вероятно, именно такой «эдинбургскости» и не хватало его друзьям в лондонских гостиных. Миссис Кресси, достопочтенная миссис Лимо и миссис Делони были близки к совершенству — их манеры, речи, самообладание искренне восхищали. Но они были уже в летах, родились не в Эдинбурге и не могли похвастаться такой же восхитительной элегантностью!