На пике века. Исповедь одержимой искусством - читать онлайн книгу. Автор: Пегги Гуггенхайм cтр.№ 80

Когда я наконец привезла свои картины из хранилища и развесила по стенам, я пригласила Альфреда Барра взглянуть на них. Я в большом возбуждении ждала его реакции. Мы позвали их с женой на ужин. Я уже побывала у них дома на коктейльной вечеринке, когда Дейзи Барр ужасно смутила меня вопросом о том, что произошло между Максом и Леонорой в Лиссабоне. Из-за этого я сразу ее невзлюбила, но чем чаще я ее видела, тем больше проникалась к ней симпатией. Она была очень привлекательной женщиной, особенно приятной тем, что в ней было мало американского. Дейзи Барр производила впечатление ирландки, хотя на самом деле в ее жилах текла наполовину итальянская кровь. Они пришли к нам на ужин и привели с собой Джима Соби с женой. В то время Соби готовили на смену Альфреду Барру в Музее современного искусства, но я как не разбиралась во внутренних махинациях этого учреждения, так и до сих пор в них ничего не понимаю. Их весьма заинтересовала моя коллекция, в особенности несколько произведений. Соби купил картину Макса — причудливый портрет Леоноры, сидящей на камне. Он назывался «Аризона». Макс написал его в Европе и закончил в Калифорнии.

Вернувшись из Калифорнии, Жюльен Леви открыл небольшую галерею на Пятьдесят первой улице. На западе ему не удалось добиться большого успеха. Мы разозлились на него после того, как он слишком дешево продал одну из картин Макса. Макс не хотел выставляться в его галерее в Нью-Йорке: она была слишком маленькой. Вместо этого он выставился у Дудензинга. Предложение последнего Макс принял по моему настоянию.

Когда я только начинала жить с Максом, я еще не понимала, насколько он знаменит, но осознание постепенно пришло ко мне. К нему постоянно подходили люди и обращались к нему с почтением и уважением, словно к великому мастеру. Ему нравилось поклонение. Его постоянно фотографировала пресса. Он получал от всего этого удовольствие и изо всех сил противился моему участию в его общественной жизни. Один раз ему все же пришлось уступить, и мы появились в журнале «Вог» с нашей собачкой Качиной породы лхаса апсо, которая сильно обросла белой шерстью и походила на Макса. Макс купил громадное кресло высотой десять футов. Это была викторианская театральная декорация. Он сидел на нем, словно на троне, и никто не решался занять его место, кроме Пегин. Его постоянно фотографировали в этом кресле.

Картины, которые Макс написал в перерывах между пребыванием в лагерях или в них самих, стали началом совершенно нового периода в его творчестве. Задний план этих полотен сильно напоминал пустыни Аризоны и болота Луизианы, которые ему только предстояло увидеть. Он обладал поразительным даром предвидения, или «предрисования» будущего. В живописи им руководствовало исключительно бессознательное, нечто скрытое глубоко внутри него, поэтому меня никогда не удивляли его работы. Когда он был один во Франции после ухода Леоноры, он раз за разом рисовал ее портреты на фоне пейзажей, которые позже увидел в Америке. Тот факт, что он никогда не рисовал меня, заставлял меня ревновать. Честно говоря, это было для меня источником больших страданий и главным доказательством того, что он меня не любит.

Однажды я зашла в его студию и остолбенела. На мольберте стояла маленькая картина, которую я раньше никогда не видела. На ней была изображена странная фигура с головой лошади и в то же время головой самого Макса, с телом человека в блестящих доспехах. На это странное создание, держа руку между его ног, смотрела я. Не та я, которую знал Макс, но девочка восьми лет. У меня сохранились мои фотографии в том возрасте, и сходство не вызывает сомнений. Узнав себя, я расплакалась и побежала к Максу сказать ему, что он наконец нарисовал мой портрет. Он удивился и ответил, что никогда не видел тех фотографий. Из-за расположения моей руки и из-за двух копий по бокам я назвала эту картину «Мистическая свадьба». Я попросила ее в подарок, сказав Максу, что ему теперь не нужно на мне жениться и мне вполне хватит этой картины. Стоит описать остальную часть полотна, поскольку вышеупомянутое составляло только ее треть. По центру спиной стояла фигура, по признанию Макса, принадлежавшая Пегин, а слева находился жуткий монстр — женщина в красном платье с открытым животом. Живот, определенно, был мой, но две головы этого создания не имели сходства ни с кем. Это были головы зверей, одна из которых больше смахивала на череп. Сидни Дженис утверждал, что этот монстр, который показался ему очень сильным, — я, но это было позже, когда Макс написал другое, огромное полотно по мотивам первого. Во второй версии исчезла моя чудесная детская головка, уступив место некой неизвестной личности, составившей компанию Пегин. Изначальная Пегин на этой картине превратилась в тотемный столб с головой из некой субстанции, похожей на мозги. Много позже я показывала Альфреду Барру фотографии, чтобы он поддержал меня в моей теории, и его тоже очень впечатлило сходство.

По-моему, Эмили не нравились картины Макса, но она высоко ценила его коллажи. Она читала ему про них длинные лекции, из которых он не понимал ровным счетом ничего. Чтобы скрыть свое невежество и выразить признательность, он только поддакивал: «Oui, oui, oui». Однажды я сказала Эмили: «Я люблю Макса по трем причинам: он красив, он хорошо рисует, и он знаменит».

В то время я по-прежнему пыталась дополнить свою коллекцию и купить все те картины, которые мы с мистером Ридом собирались выставлять в Лондоне на первой выставке нашего музея в качестве панорамы модернистского искусства с 1910 по 1939 год. Многие картины мне не удалось приобрести во Франции из-за войны; теперь я купила их в Америке. Бретон и Макс оказали мне большую помощь в выборе. Я доделывала свой каталог, и каждый раз, когда покупала новую картину, спешила отправить ее фотографию и биографию автора миссис Феррен, моему издателю. Макс красиво оформил обложку каталога, однако я имела сильные опасения на счет текста — он казался мне слишком скучным. Я попросила Бретона спасти положение. Он постоянно твердил, что мой каталог catastrophique ^[57]. Таким он, вероятно, и получился бы, если бы не Бретон. Он провел в поисках многие часы и нашел высказывания каждого автора; мы вставили их в книгу вместе с фотографиями их глаз. Бретон написал изумительное предисловие и изложил в нем всю историю сюрреализма. Другое предисловие я попросила написать Мондриана, которое Чармиан Виганд перевела на английский, и еще одно Арп подготовил для меня еще в Европе. Кроме того, Бретон посоветовал мне добавить манифесты разных движений в искусстве за последние тридцать лет, и тогда мы включили высказывания Пикассо, Макса, де Кирико и других. В итоге книга вышла потрясающей; она представляла собой скорее антологию искусства модернизма, нежели каталог коллекции. Мы назвали ее «Искусство этого века».

Чем больше Макс продавал картин, тем больше он покупал произведений доколумбового и индейского искусства и искусства Аляски и Новой Гвинеи. У нас практически не было мебели, и все эти артефакты очень украшали наш дом. Макс вцепился в маленького дилера по имени Карлбах, а точнее, Карлбах вцепился в Макса. Он продал Максу свою коллекцию в кредит, а Макс отдавал ему деньги с каждой проданной картины. Меня сильно раздражало, что Макс отказывается участвовать в домашних расходах. Мне кажется, он обосновывал это тем, что я все еще содержала Лоуренса. В конце концов дошло до того, что Макс переставал откладывать достаточно денег даже для уплаты подоходного налога. Карлбах звонил Максу чуть ли не каждый день и звал в свой магазин на Третьей авеню, чтобы показать ему новые находки. Он постоянно искал, чем бы еще искусить Макса. Его затеям и изобретениям не было конца. Он даже договаривался с музеями, чтобы они уступали Максу свои экспонаты. Когда он узнал, что я коллекционирую серьги, он немедленно раздобыл их в огромном количестве и стал работать надо мной. Я не поддалась, но, разумеется, поддался Макс и купил мне пару испанских барочных сережек с жемчугом. Однако все дальнейшие поползновения со стороны мистера Карлбаха я пресекала, считая его опасным человеком с его тотемами и масками. Как-то раз Макс купил красивое животное из крашеного дерева, которое смахивало на некий объект для погребальных целей. Он сказал, что это столик, но он определенно имел больше общего с гробиком. Когда-то Макс питал страсть к деревянным лошадям, и весь дом был уставлен ими. Еще он купил тотемный столб из Британской Колумбии высотой в двадцать футов. Это был жуткий предмет, и мне ужасно не нравилось, что он стоит у нас дома.