Он курил огромную баварскую трубку с ухмыляющимися мордами леших, и взгляд его выражал радость.
— Послушайте, — вдруг спохватился он, — по такому поводу не грех отступить от строгих правил. Как вы относитесь к араковому пуншу? Я выпью капельку вместе с вами.
— Я не знаю лучшего напитка, чем араковый пунш с лимонной цедрой, мускатным орехом и гвоздикой.
Гроза ушла к югу, и дождь перестал стучаться в закрытые ставни. Я глянул на массивные фламандские часы и удивился позднему часу.
— Без двадцати час, — сказал я вдруг. — Как бежит время!
Мои слова оказали неожиданное действие.
Крафтон дрожащей рукой отложил трубку, бросил испуганный взгляд на пожелтевший циферблат и простонал словно ребенок:
— Без двадцати час! Вы сказали без двадцати час?
— Конечно, — ответил я. — Когда беседуешь о столь интересных вещах и попиваешь столь чудесный напиток…
— Случилось! — воскликнул он. — Бога ради, не покидайте меня… Скажите, мой друг, который час показывают стрелки?
Он позеленел от страха, по его подбородку стекала струйка слюны.
— Ну что вы, полковник, минутная стрелка ползет к сорок пятой минуте. Скоро будет без четверти час!
Крафтон издал вопль ужаса.
— Почему же я не сплю в столь поздний час? — выкрикнул он. — В этом замешаны адские силы. Который час?
— Без четверти час, полковник… Уже бьет три четверти!
— Проклятье! Вот она! — захрипел он, указывая дрожащим пальцем на темный угол комнаты и повторяя: — Вот она! Вот она!
Я ничего не видел, но странная тяжесть стеснила мне грудь.
— Тень… Тень, являющаяся без четверти час… Вы видите ее?
Я поглядел туда, куда указывал палец, но ничего не увидел и сказал ему об этом. Он опустил голову.
— Конечно, — забормотал он, — вам ее не увидеть. Она так легка, так субтильна, эта тень. Но вы можете услышать ее.
— Ваша тень шумит?
— Призрак стучит, ужасно стучит.
Я прислушался и ощутил, как на меня, парализуя волю, начинает накатывать животный страх. Я ничего не видел, но начал слышать.
Издалека доносились глухие стуки; они равномерно отбивали какой-то гнетущий дьявольский ритм. Я растерянно оглядывался и не мог понять, откуда идет угрожающий стук. Звук то раздавался рядом, то удалялся, словно конский топот, потом тут же возвращался обратно и походил на хлопанье перепончатых крыльев.
— Отчего этот шум? — прошептал я.
Полковник поднял остекленевший взгляд агонизирующего человека.
— Это стучит тень.
— Где? — с отчаянием воскликнул я.
— Пойдем и посмотрим, — вдруг с твердостью сказал он. Схватил лампу и двинулся по коридору впереди меня. Звуки стали почти неразличимыми и словно растворились в воздухе, будто чьи-то неуверенные руки постукивали по потолку. Я сказал об этом хозяину, и тот, подняв голову, прислушался.
— Нет, — с яростью сказал он. — Они доносятся из-под пола, из погреба. Прислушайтесь!
Он был прав — из мрака погреба, дверь которого отворил полковник, доносился стук деревянного молотка, обернутого тряпицей.
— Пошли, — приказал он.
Звуки становились все внятней. Вдруг Крафтон распахнул дощатую дверь, и я увидел просторный винный погреб с рядами бутылок. Он поднял лампу к потолку и очертил копотью круг.
— Она стучит! Боже, как она стучит! — простонал он.
— Кто… кто она?
— Тень! Всегда без четверти час. Она всегда стучит в это время, а я сплю и не слышу ее, ибо хочу спать и не слышать ее. Этой ночью вы заставили меня бодрствовать, гнусное существо!
Я глянул на него — отвратительное зрелище. Глаза налились кровью, в них вспыхивали яростные огоньки. Он разинул рот, в котором желтели кривые зубы с огромными клыками. Неужели передо мной стоял мягкий доброжелательный человек, любитель лубочных картинок?
— Грязный шпион! — закричал он и поднял руку.
С невыразимым ужасом я увидел, что он сжимал в руке громадную сечку, заточенную словно бритва.
— Скотина! — рявкнул он.
Лезвие просвистело около моего носа, и во все стороны полетели осколки бутылок — в погребе запахло портвейном и ромом. И тут, как ни странно, ко мне вернулось самообладание — я перестал страшиться невидимки — передо мной стоял помешанный.
— Полковник, — спокойно сказал я, — вам мало одного призрака, который является без четверти час?
Он замер и тихо опустил сечку, зловещие огоньки померкли в опустевших глазах. Лампа упала и погасла, но, к счастью, не взорвалась.
Несколько минут я стоял в непроницаемом мраке. Воцарилась непроницаемая тишина — ни малейшего стука.
Я чиркнул спичкой и увидел полковника Крафтона распростертым на плитах погреба. Он был мертв.
Я немедленно покинул дом и, где вброд, где вплавь, добрался до трактира «У веселого возчика». Наутро вернулся в дом вместе с судебными чиновниками, и врач констатировал, что полковник Крафтон умер от разрыва аневризмы.
— Разройте пол погреба, — сказал я полицейскому офицеру.
— Зачем?
— Чтобы извлечь труп миссис Крафтон, убитой ревнивым мужем.
Труп с рубленой раной на голове был найден.
Тогда я рассказал мрачную историю о странных ударах, звучащих в ночи, и умница-врач покачал головой.
— Понимаю вас, мистер Репингтон, — сказал он. — Вы слышали биение сердца преступника, усиленное его собственным ужасом от содеянного. Случай исключительно редкий, но не единственный в анналах медицины. Его сердце разорвалось от бешеного биения этой ночью. Боже, что выстрадал этот человек!
— Однако, — сказал я, — не это навело меня на мысль о возможной виновности полковника Крафтона… Быть может, доктор, я удивлю вас, сказав, что вечером и во время ночной беседы меня одолевал смутный страх.
— Инстинктивный?
— Вовсе нет, дедуктивный… и он происходил от лубочных картинок, мысль о которых не оставляла меня.
— Объяснитесь, — потребовал врач.
— Я никогда не видел столь полной коллекции, как у полковника Крафтона. В ней имелись все сказки, кроме самой известной истории, о которой знает любой малыш.
— А именно?
— Истории Синей Бороды! Крафтон не мог вынести обвинительного рисунка, муж-убийца напоминал ему о собственном преступлении. Эта странная лакуна заставила работать мою мысль, и задолго до рокового часа я начал догадываться…
Мепл Репингтон считал, что это печальное приключение положило конец его литературной карьере, открыв путь в полицию.
— Чертов Репингтон, я не знал об этом его приключении, — произнес мистер Триггс, присовокупив свой голос к выдумке и простительному греху сочинительства.