Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Ефимов cтр.№ 65

Среди участников было много друзей, с которыми мы встречались и помимо семинара: Генрих Баран, Симур Беккер, Алла Зейде, Мара Кашпер, Марина Ледковская, Марк Раев, Ирина Рейфман, Марго Розен. Но в домашних встречах разговоры растекались, как яичница на сковородке. Семинарская же атмосфера поневоле дисциплинировала, требовала сосредоточиться на обсуждавшейся теме.

Каких только докладов ни довелось мне услышать за эти годы!

«Екатерина Великая и искусство коллекционирования».

«Феномен беспредела в советской культуре».

«Телесные наказания, честь и возрождение через танец: ответ Лескова Достоевскому».

«Гоголь, Готорн и тревоги авторства».

«Литература и империя: дело Анны Карениной».

«Почти порнография: Серебряный век и художественное самовыражение женщин».

«Новая мифологизация декабристов в романе Тынянова “Кюхля”».

«Подданный и гражданин: идеология налогообложения в России 1860—1924».

После заседания все отправлялись в ресторан, где разговорное бурление распадалось на маленькие ручейки, водопадики, воронки. Как и большие конференции, семинар представлял собой некий полигон, на котором докладчики и дискутанты демонстрировали свои знания и таланты, набирали невидимые очки, необходимые для успешной карьеры. Полагаю, что это набирание баллов продолжалось и в ресторанной болтовне.

Не имея ни учёной степени, ни диплома, не имея шансов на продвижение по академической лестнице, я оставался фигурой нетипичной. Мог позволить себе дерзкие комментарии, не боясь нажить скрытых врагов, которые где-то когда-то могли зарезать мою кандидатуру на преподавательское место. Я не злоупотреблял своей «безнаказанностью», но, видимо, некоторые докладчики бывали ранены моим сарказмом. С другой стороны, Ирина Рейфман после одного заседания сказала мне с шутливой укоризной:

— Игорь, на вас сегодня была последняя надежда. Но вы промолчали и оставили нас всех в море скуки.

Видимо, я много раз нарушал границы принятого и дозволенного, сам того не замечая, не понимая. Слушался доклад о произведениях знаменитого Захер-Мазоха. Каким образом этот писатель проник в тематику славянского семинара, я не очень понимал. Но мне захотелось поделиться со слушателем интересным, как мне казалось, соображением. «Любовное переживание, — говорил я, — как правило, бывает окрашено тремя чувствами: сердечной болью, страхом и стыдом. Не может ли оказаться, что мазохизм является попыткой обратного хода — вызвать любовное переживание, подвергнув себя боли, страху и стыду?»

Не успел я начать развивать свою мысль, как председательствовавшая дама начала громко говорить что-то, не относящееся к теме, явно пытаясь заглушить мои слова не хуже советской глушилки.

Мне запомнился диспут, загоревшийся у меня с авторитетным историком Марком фон Хагеном. В разгар чеченской войны он сделал доклад об истории наступления России на Северный Кавказ. Схема его взглядов была традиционной схемой либерального западного интеллектуала: Россия — безжалостный агрессор, империалистическая держава, а кавказские племена — народ, доблестно защищающий свою свободу и независимость. Свой комментарий я начал с того, что напомнил собравшимся эпизод из романа Достоевского «Записки из Мёртвого дома». Там герой знакомится на каторге с Аким Акимовичем, офицером, осуждённым за убийство «мирного» кавказского князька. Этот князёк, пишет Достоевский, «зажёг его крепость и сделал на неё ночное нападение; оно не удалось. Аким Акимыч схитрил и не показал даже виду, что знает, кто злоумышленник. Дело свалили на немирных, а через месяц Аким Акимыч зазвал князька к себе по-дружески в гости. Тот приехал, ничего не подозревая. Аким Акимович выстроил свой отряд; уличал и укорял князька всенародно; и в заключение расстрелял его, о чём немедленно и донёс начальству со всеми подробностями».

Моя аргументация сводилась к тому, что на Кавказе сила России была не только в пушках и штыках. Племенам, уставшим от многовековой взаимной вражды и кровавых раздоров, империя несла нечто небывалое: власть закона вместо власти ружья и кинжала. Каждый горец должен был задуматься: «Если эти русские могут отправить на каторгу собственного офицера за бессудное убийство иноплеменника, не значит ли это, что у них и я смогу найти защиту от безжалостного соседа?» Как и следовало ожидать, моя интерпретация кавказского конфликта была докладчиком сердито отвергнута. Но час спустя, в ресторане, несколько слушателей шёпотом выразили согласие с моим тезисом.

Колумбийский университет поддерживал большую сеть подобных семинаров самых разных направлений. Число их участников оценивалось в две тысячи или больше. Раз в год устраивалось общее собрание, открывавшееся докладом какой-нибудь крупной академической фигуры и завершавшееся большим банкетом. Членский билет семинара также давал бесценную привилегию: право пользоваться двухмиллионной библиотекой, с возможностью получать книги на дом. Если собрать все тома, которые я уносил домой в течение двадцати лет, их вес будет измеряться не килограммами, а тоннами. Благодарность этому книжному собранию следовало бы напечатать крупными буквами на всех книгах, написанных мною с 1986-го по 2005 год.

Посещая колумбийский семинар, я не забывал рассылать заявления-запросы на русские кафедры других университетов, расспрашивал знакомых профессоров о намечавшихся вакансиях. Среди славистов было очень много людей с русско-еврейскими корнями, потомков беглецов от российских погромов. Эти беглецы перед отъездом должны были получать если не паспорт, то хоть какой-то официальный документ, и полицейские чиновники изгалялись, придумывая им дурацкие фамилии. В списке моих корреспондентов был профессор Пирог, профессор Творог, два Барана и даже один Врун. Мои запросы тонули бесследно, ибо с исчезновением коммунистической угрозы интерес к России стал падать, приток студентов уменьшался и вакансий становилось всё меньше. Всё, что удавалось, — прочесть одну-две лекции перед студентами различных университетов, которые по тем или иным причинам решали пригласить писателя и издателя Ефимова, чтобы он нарушил монотонность их провинциального существования.

Цепочка этих приглашений тянулась с первых же лет нашей жизни в Америке. Как я писал в первом томе воспоминаний, в России мне редко доставалось получить путёвку на выступление перед читателями. Там соответствующая тётка в соответствующем кабинете Ленинградского отделения Союза писателей получала запрос-заказ от школы, клуба, института, Дома культуры, и уже она решала, кого из трёхсот ленинградских литераторов осчастливить дополнительным заработком. В Америке же всё решали личные контакты.

Вот переводчик Бунина, профессор Роберт Бови, увлёкся романом Ефимова «Архивы Страшного суда» — и Ефимов получает приглашение приехать и выступить в его Оксфордском университете (нет, не в Англии — в скромном городке Майами, штат Огайо).