Девушка попыталась воспротивиться Страхине, вырваться из его рук, но не тут-то было. Свой воинский пояс она заработала честно, безо всякого снисхождения на то, что боярская дочка; батюшка только тем поддержал, что с порога её не прогнали, позволили среди отроков послужить и на Посвящение выйти… Крапива кое-что могла и оружной, и безоружной рукой. Но супротив Страхини её навыки вовсе не существовали. Добрая затрещина по белому личику (а думала ведь – давно прошли времена, когда её поспевали достать!) отрезвила и вразумила. Поняла: её-то ладожане, может, послушают, но себя им оказывать и суда правого требовать нынче вовсе не время, если только вправду охота батюшку разыскать. Верней делать это вдвоём со Страхиней; а там уж поглядим-разберёмся, какое у него дело к боярину и кому он в самом деле друг или враг…
Крапива опамятовалась и побежала. Бегала она сноровистее иных парней, выносливо, быстро. Однако варягу того было мало: гнал её, как гонит пастушья собака бестолково блеющую овцу. Непрестанные и безжалостные тычки в спину сперва ярили Крапиву – да что ж это возомнил о себе?.. Нешто думает – остановлюсь, если вдруг ручищи-то уберёт?.. Раз или два она даже начинала оборачиваться, чтобы, зло задыхаясь, ему об этом сказать… Но не удавалось – новый тычок бросал её вперёд. Только поспевай подставлять под себя ноги, не то так и взроешь носом талый лесной мох пополам с пятнами снега!..
И Крапива бежала, хотя быстро перестала понимать, куда направляет её одноглазый. Он, может, и сам не возмог бы толком того разъяснить: выбирал свой путь не знанием, не зрением – нутряным чутьём, словно уходящий от охотников волк. Перепрыгнув третий по счёту ручей (или ручей-то был один, а прыгали трижды?..), Крапива почувствовала, что её выносливости наступает предел. Она, конечно, ещё не дошла до того состояния, когда настигающие преследователи становятся милее лишней версты бега, но это было уже не за горами. Крапива сама понимала, что сдаёт, но поблажки себе не позволяла.
И пощады просить не пришлось. Страхиня словно почувствовал, что загнал её, – перестал тыкать кулаком в спину, позволил шагом пойти. Уже без прежней спешки они положили ещё десяток стрелищ между возможными преследователями и собою. Короткий день догорал, над землёй смыкались неуютные сумерки. Было почти темно, когда Страхиня наконец остановился и принялся готовить ночлег.
К этому времени Крапива умаялась так, что отступила прочь даже гордость. Страхиня уложил жерди, без её помощи набросал сверху лапника – она могла на это только смотреть. Он не стал разводить костёр, просто сел рядом с нею. Было зябко. Тело, взмыленное после быстрого бега, остывало и остро чувствовало холод. Страхиня порылся в заплечном мешке (он, оказывается, всё это время тащил и свой, и Крапивин), вынул сухую рубашку, прихваченную в Суворовой горнице, и протянул девушке:
– Надевай, застынешь.
Крапива молча, не вставая, стащила с себя мокрое.
– Куда теперь пойдём? – сипло спросила она.
Страхиня извлёк из мешка кусок очень жирной рыбы, настрогал ножом несколько ломтиков. Дал Крапиве и начал есть сам.
– Послов не Сувор сгубил, – проговорил он задумчиво. Девушка ничего не ответила, даже не обрадовалась его уверенности. И то – было бы чему радоваться! Варяг поразмыслил и продолжал: – Тех, на волоке, кто мог пострелять?
Куски рыбы проваливались в живот и там начинали немедленно греть, ни дать ни взять питая своим жиром внутреннее пламя, сокрытое в человеке.
– Люди разбойные… – тупо глядя в темноту, предположила Крапива. – Из ватаги, что за болотом живёт. Вожака, слыхал, может, Болдырем кличут…
– Слыхал, – кивнул Страхиня. Такое предположение в самом деле напрашивалось, но кое-что мешало поверить, и Страхиня усмехнулся: – Хорош князь у вас, лихих людей лесных не может угомонить! До того уж дошли, что засады устраивают и кметей его, точно зайцев, из-за дерева бьют…
– Язык попридержал бы, варяг, – посоветовала Крапива. – Глаза тебя уже за что-то добрые люди решили…
Страхиня ощерился:
– А ты сказать хочешь, твой батька новогородцев порезал, после на волоке кого-то пострелял и в лес утёк?
Крапива уткнулась носом в коленки и неслышно заплакала.
– Сколько видел разбойников, те дружинных воевать начинали, только когда ничего другого не оставалось, – сказал Страхиня. – Странная здесь у вас ватага гуляет! Если бы ещё князь оскудел, так и того нет; крепко Рюрик сидит, княжит сильно… А что, скажи, не отбегал от него никакой боярин с дружиной? Такой притом, чтобы сильно Сувора не жаловал?
– Нет! – Крапива сделала над собой усилие, утёрлась. – Не припомню такого! И ни с кем раздора-то не было, опричь Твердислава… Любили у нас батюшку моего!
– Видел я зимой молодцев, что за Сокольими Мхами живут… – пробормотал Страхиня. – Этим только купцов резать, да и то, если кто сдуру вовсе без охраны идёт. Не справиться бы им с Суворовичами…
– Другой ватаги здесь нет, – повторила Крапива. – Ижора только неподалёку живёт, да чудь ещё… Но у тех с Рюриком мир…
Сказав так, она сразу подумала о дурном роде Тины, напавшем на купеческий поезд. Да… Братья Тины, возмечтавшие чего-то достичь против Суворовых удальцов… Впору хоть улыбнуться.
– У волока нам делать больше нечего, – приговорил варяг. – К Сокольим Мхам идти надо. Найдём что-нибудь или поймаем кого, правду повыспросим… Ты рыбу ешь, девка, чтобы сила была. Дорога завтра неблизкая…
Крапива вдруг представила себе батюшкино тело, так же брошенное неприбранным, как те, на поляне. И падает на него реденький ночной снежок, и не тает, и лесной зверь подходит, обнюхивает несыто… Девушка замотала головой, отгоняя невыносимое, и с прорвавшимся отчаянием спросила Страхиню:
– Ты-то кто таков сам? На что тебе мой батюшка нужен? Зачем ищешь его?..
Могла бы ещё дерево вопросить, под которым обосновались, чего для оно здесь возросло. Страхиня как и не услышал.
– Рядом ложись, – сказал он, разворачивая большой меховой мятель. – Теплей будет.
У Крапивы опять навернулись на глаза жгучие слёзы. Почему он увёл её в лес, не дал сразиться с бывшими побратимами и погибнуть в бою?.. Легко спешила бы ныне, по частым звёздам ступая, в светлый ирий, держалась бы за тёплую шерсть помощника-Пса и уже забывала обо всех земных горестях, а на том берегу батюшка радостно встречал бы… и матушка с ним…
Так, жалея себя, Крапива уснула: умаявшееся молодое тело требовало отдыха. Страхиня не попытался обнять её. Просто лёг подле, делясь теплом, и тоже уснул. Но не провалился, как она, в бездонную черноту. Варяг спал вполглаза. Который год уже он не ведал настоящего сна…
Утром они пожевали ещё рыбы и отправились дальше. Теперь Страхиня не гнал Крапиву перед собой – сам шёл впереди, отыскивая тропу среди разлившихся топей. Он не боялся, что девушка вздумает убежать.
– Отца найти хочешь? – спросил он её, когда трогались в путь. – Значит, вместе будем держаться, оно так-то верней…