А Макробий, которого всю ночь трепал жесточайший приступ лихорадки, думал в редкие моменты просветления: «Нужно предупредить юного Митридата. Пусть поостережётся. Конечно, не называя имён… Предупредить? Нет, это невозможно! Но мне нравится этот мальчик… Что делать?! Бежать! Куда глаза глядят, но только не мешкая…»
ГЛАВА 8
Подземный эргастул царского дворца казался впервые попавшему туда входом в страшное царство Аида. Когда-то здесь была каменоломня, где добывали желтовато-белый известняк для постройки зданий быстро растущего города. Но уже при Фарнаке I Понтийском, хитростью захватившего Синопу и сделавшего её столицей Понта, замысловато сплетённый лабиринт выработок под дворцом перегородили железными решётками на каморки, а на вход навесили дубовую дверь, окованную медью.
От двери вниз вели двадцать три ступеньки из осклизлых камней. Стены подземелья были покрыты буро-зелёной плесенью, по ним стекала вода, скапливаясь в зловонных водостоках-канавах. Неподвижный воздух казался липким, густым, как патока. Факелы, закреплённые через равные промежутки по всему подземелью, горели тускло и чадно. Их почти бестрепетное жёлто-оранжевое пламя высвечивало лихорадочно блестевшие глаза узников, с надеждой взирающих на тюремщиков, сопровождавших очередную жертву эргастула, — вдруг случится долгожданное чудо: звякнут тяжело засовы, завизжат несмазанные петли и в лицо пахнет чистый и сладкий, как глоток родниковой воды, воздух свободы.
Но, увы, шаги и бряцание оружия затихали за поворотом, и снова воцарялась гробовая тишина, изредка нарушаемая слабыми стенаниями или кашлем. Громко разговаривать, а тем более кричать запрещалось. За подобные проступки несчастных бросали в каменный мешок, где пол был покрыт ледяной водой по щиколотки. Редко кто выдерживал там больше трёх-четырёх дней…
Бедная галатка, служанка царицы, которую стражник швырнул на прелую солому в тесной камере, отгороженной от коридора толстенными ржавыми прутьями, едва не потеряла сознание — спина, иссечённая розгами до крови, горела, будто её посыпали солью. Она уткнулась лицом в ладони и заплакала. «Будьте вы все прокляты! Пусть вас вечно преследуют эринии! — шептала галатка искусанными губами. — Да поразит тебя, злодейка, страшная Ата
[132]… — вспомнила она и свою госпожу, царицу. — О, Великая Кибела
[133], матерь всего живого, заклинаю — свергни их всех в Тартар
[134], напусти на них львов и пантер своих…» Так и проплакала она, пока усталость не сомкнула очи.
Проснулась галатка от шороха и писка. Чьи-то тени метались по полу камеры, освещаемой догорающим факелом, закреплённым в стене коридора. Покрытый шерстью комок быстро прокатился по её телу и ткнулся в лицо чем-то холодным и влажным. Крыса! Девушка, не помня себя, вскочила на ноги и закричала.
— Перестань… — негромкий хрипловатый голос заставил её умолкнуть. — Не то накличешь на себя большую беду. Это всего лишь крысы. Они мирные, нас не трогают. Во всяком случае, их общество куда приятнее вечно пьяных двуногих скотов, сторожащих эргастул.
— Кто это? Где ты? — воскликнула галатка, обрадованная участием, прозвучавшим в низком мужском голосе.
— Подойди к стене слева. Нагнись. Ниже. Говори тихо…
Девушка опустилась на колени и увидела, как из небольшого отверстия в стене высунулась рука.
— Я здесь, рядом. Буду теперь твоим соседом.
Галатка схватила руку узника и с благодарностью сжала её.
— Мне страшно, — она всхлипнула, из глаз брызнули слёзы. — Они такие большие и мерзкие. Бр-р…
— Ну-ну, не плачь, — рука исчезла, и сквозь дыру на неё уставился поблескивающий в полумраке глаз.
Неяркий свет факела высвечивал половину сурового, покрытого шрамами лица узника. Густая неухоженная борода закрывала подбородок и рот, над которым нависал большой нос.
— Стена здесь тонкая, вот я и проковырял дыру. Внизу камень рыхлый, а у меня есть металлическая пряжка от пояса. До тебя там был какой-то сумасшедший, по-моему, евнух. Он выл с полмесяца, всё просил выпустить. Из-за него никому не было покоя. А потом начал буйствовать. Его бросили в яму, не кормили. Когда дня через три он сюда вернулся, то стал тихим и спокойным, как мертвец. Только кашлял до рвоты.
— И куда он девался? Выпустили? — в девушке проснулась надежда.
— Кгм… Кхр-р… — то ли прокашлялся, то ли так странно рассмеялся узник. — Вот уж чего не знаю… Был — и нет. Я крепко сплю… — и поторопился перевести разговор на другое. — Тебя как зовут?
— Селино… — девушка устроилась поудобней, подмостив под себя побольше соломы. — А ты кто? Как сюда попал?
— Как все, кто здесь гниёт. Привели под руки, чтобы нечаянно не споткнулся… — узник помолчал немного, затем спросил: — Кто теперь правит в Понте?
— На троне моя госпожа, Лаодика. Разве ты этого не знаешь? — удивилась галатка.
— Я тут начинаю забывать, как меня нарекли родители. А стражники с нами разговаривают только пинками и зуботычинами.
Это был гопломах Тарулас. Авл Порций оказался человеком весьма предусмотрительным — кроме Пилумна, нанятого Макробием, он пустил по следу Таруласа-Рутилия и своего телохранителя, рудиария
[135] по имени Зоил, с которым никогда не расставался в своих скитаниях по Востоку. И бывший гладиатор-ретиарий
[136] доказал, что не забыл, как пользоваться сетью…
Авл Порций пришёл в подземную темницу через сутки после того, как там оказалась Селино.
— Отвратительно… — бормотал он, зажимая нос куском ткани, обильно политой благовониями. — Но — впечатляет. Думаю, наш друг останется доволен своими хоромами, — зло рассмеялся.
— Чего сказал, господин? — повернул к нему тупую физиономию тюремный страж, топавший впереди с факелом в руках.
— Иди, иди… Тебе послышалось.
Возле камеры Таруласа стражник остановился и рявкнул:
— Вставай, лежебока! Раскормили тут тебя, как борова.
— Дай сюда… — Авл Порций забрал у стражника факел и осветил угрюмого гопломаха, который, щурясь, поднялся и стал вычёсывать пальцами запутавшиеся в бороде соломинки. — Оставь нас одних, — приказал он стражнику.
— Не положено, господин…
— Убирайся! — властно прикрикнул на него римлянин. — Ты смеешь мне перечить?! Вон!