Богема - читать онлайн книгу. Автор: Дафна дю Морье cтр.№ 22

– Любишь? – сказала она. – Интересно почему.

Она вновь смотрела поверх моря на острова.

– Сколько тебе лет? – спросила она. – Я всегда забываю.

– Скоро будет тринадцать, – сказал он.

– Ты был таким необычным ребенком, – сказала она. – Всегда сдержанный, не то что Мария и Селия. Мне всегда казалось, что ни я, ни все остальные тебя нисколько не интересуют.

Найэл не ответил. Он сорвал маргаритку и принялся вертеть ее в пальцах.

– Этим летом ты стал более внимательным и ласковым, – сказала она. – Теперь тебя легче понять.

Найэл продолжал теребить маргаритку, обрывая лепесток за лепестком.

– Может быть, когда-нибудь ты напишешь для меня музыку, – сказала она. – Может быть, ты напишешь то, что я смогу превратить в танец. Мы будем работать вместе, и ты пойдешь со мной в театр и будешь дирижировать для меня вместо Салливана. Это было бы замечательно, разве нет? Ты хотел бы заниматься этим, когда станешь мужчиной?

Несколько секунд он смотрел на нее, затем отвернулся.

– Это единственное, чем я хочу заниматься, – сказал он.

Мама рассмеялась и снова погладила его по коленке.

– Пойдем, – сказала она. – Становится прохладно. Пора вернуться домой и выпить чаю.

Она встала. Она туже стянула шифоновый шарф на голове и на шее.

– Взгляни на эти гвоздики, – сказала она. – Как красиво они растут под выступом скалы. Давай соберем. Я поставлю их в вазочку рядом с кроватью.

Она наклонилась и стала собирать гвоздики.

– Посмотри, вон еще, – сказала она, – там, повыше, слева. Ты можешь достать их для меня?

Он вскарабкался вверх по скале и, одной рукой вцепившись в траву, другой потянулся за гвоздиками. Было довольно скользко, но сандалии удерживали его. Он уже сорвал шесть гвоздик, когда это случилось.

Он вдруг услышал, как она позвала:

– Ах, Найэл, скорее… – и, обернувшись, увидел, что она скользит вниз по склону, на котором стояла, срывая гвоздики.

Она протянула руку, чтобы удержаться, но камни и трава остались у нее в ладони. Она продолжала скользить по осыпающимся под ее ногами земле и камням. Найэл попытался подползти к ней, но задел ногой за небольшой валун, и тот, скатившись со скалы, рухнул на берег глубоко внизу. Он понял, что если Мама сделает еще хоть одно движение по осыпающейся земле, то точно так же упадет на прибрежные скалы с высоты пятидесяти или шестидесяти футов.

– Стой там, – крикнул он. – Стой спокойно. Держись за маленький выступ рядом с твоей рукой. Я приведу помощь.

Она посмотрела вверх на него. Она старалась повернуть голову.

– Не уходи, – попросила она. – Пожалуйста, не уходи.

– Надо, – сказал он. – Надо привести помощь.

Он оглянулся через плечо. Вдалеке спиной к нему двигались две фигуры, мужчина и женщина. Он закричал. Они не услышали. Он снова закричал. На этот раз они услышали. Обернулись и замерли. Он замахал руками и закричал что было сил. Они побежали.

Вдруг она сказала:

– Найэл, камни осыпаются. Я падаю.

Он опустился на колени у самого края выступа и протянул руки. Он не мог дотянуться до нее. Он видел, как рядом с ней крошится и осыпается земля. Но она не упала: шарф зацепился за острый камень у нее над головой. Шарф не порвался. Один его конец был закручен вокруг ее горла, другой намертво зацепился за камень.

– Все в порядке, – сказал Найэл. – Люди идут. Все в порядке.

Она не смогла ответить из-за шарфа. Она не смогла ответить, потому что шарф продолжал затягиваться и все плотней и плотней сдавливал ей горло.

Вот так это и случилось. Вот почему мы трое будем всегда помнить толпу, стекающуюся к выступу скалы, и француженку, с горестным воплем бегущую прочь. Всегда и неизменно горестный вопль, всегда и неизменно топот бегущих ног.

Было ошибкой разлучать нас. Нам следовало оставаться вместе. Если семья распадается, ей уже никогда не воссоединиться. Никогда не стать прежней. Если бы у нас был обжитой дом, куда мы могли бы прийти, все было бы иначе. Детям необходим дом, место, сам воздух которого им близок и дорог. Мерно текущая жизнь в окружении знакомых игрушек, знакомых лиц. И так изо дня в день, в дождь и вёдро, размеренное существование, не отступающее от раз и навсегда заведенного уклада. У нас не было уклада. Не стало после смерти Мамы.

– У Марии все было в порядке, – сказала Селия. – Ей разрешили уйти и поступить на сцену. Она делала то, к чему всегда стремилась.

– Я не хотела играть Джульетту, – сказала Мария. – Я ненавидела Джульетту. И мне ни за что не разрешали играть в своих волосах – они, видите ли, слишком короткие. Пришлось надевать этот ужасный парик соломенного цвета. Он был мне мал.

– Да, но зато тебе не приходилось скучать, – сказала Селия. – Ты писала мне такие забавные письма. Я их сохранила, и на днях они попались мне на глаза. В одном из них ты писала, как Найэл убежал из школы и приехал в Ливерпуль искать тебя.

– Если бы у нас был свой дом, я бы убегал из школы еще чаще, – сказал Найэл. – А так я убегал всего четыре раза. Но убегать-то было некуда. Из Ливерпуля меня отправили обратно. Папа гастролировал в Австралии, и убегать не имело смысла.

– Кто неплохо провел время, так это Селия, – сказала Мария. – Никаких уроков, переезды с места на место, и Папа всегда рядом.

– Не знаю, – сказала Селия. – Мне тоже бывало непросто. Когда я думаю об Австралии, то первое, что приходит на память, это уборная в отеле в Мельбурне и как я плакала, запершись в ней.

– Почему ты плакала? – спросила Мария.

– Из-за Папы, – ответила Селия. – Однажды вечером он разговаривал с Трудой в гостиной, и я увидела его лицо. Они не знали, что я слушаю у двери. Он сказал, что я единственное, что у него осталось, а Труда ответила, что это испортит мне жизнь. Вы помните, с каким кислым видом она всегда говорила. «Вы испортите ей жизнь», – сказала она. Как сейчас слышу ее голос.

– Ты никогда не писала об этом, – сказал Найэл. – Из Австралии ты присылала такие восторженные, глупые письма, все о званых вечерах, на которых ты бывала и где присутствовал тот или иной губернатор. В одном еще был такой самодовольный постскриптум: «Надеюсь, ты делаешь успехи в своей музыке». Моя музыка… Не заблуждайся. Не ты одна запиралась в уборной. Я, правда, не плакал. Вот и вся разница.

– Мы все тогда плакали, – сказала Мария. – Каждый о своем. Паром в Беркинхед. Из Ливерпуля в Беркинхед и обратно.

– О ком ты говоришь? – спросил Найэл.

– О себе, – сказала Мария. – В театре была настоящая клика. Меня никто не любил. Они думали, что меня приняли из-за Папы.

– Может, так и было, – сказал Найэл.