Не говори, что у нас ничего нет - читать онлайн книгу. Автор: Мадлен Тьен cтр.№ 65

— Она меня и отвела домой, но после дождя я снова вышла. Понимаешь, я же забронировала аудиторию, — сказала она. — Мне надо идти. Сто третья. Ты же знаешь, она самая лучшая. Рояль очень старый, и поэтому никто на нем не играет. Но я же тебе уже это говорила, правильно? И у меня уже так скоро концерт, меньше чем через три месяца. Не знаю, что со мной не так. Я Равеля как будто все никак не запомню.

— Чжу Ли, пойдем, — сказал он. — Пошли домой вместе. Я тебе помогу, обещаю.

Теперь она смотрела прямо на него. Вздохнула и зашагала следом.

— Братец, куда мы идем?

Он не ответил.

Спустя некоторое время она повторила:

— Куда же мы идем?

— Домой. Дай мне скрипку.

Чжу Ли отказалась. Они пошли дальше, держась в тени.

Хунвейбины, беспечно шатавшиеся по тропинке, едва их замечали. Когда парочка таких принялась глазеть, Воробушек окликнул их:

— С предателем У Бэем как раз кончают! Трусишка уже обоссался!

Хунвейбины покатились со смеху. Они прокричали: «Да здравствует революция!» — и поторопились дальше, боясь, что пропустили зрелище.

За спиной толпа дошла до крещендо в стихотворении Председателя Мао; голоса вызванивали: «Насекомых мы смоем, и сила за нами».

Воробушек с Чжу Ли добрались домой, в переулок. Братья его уже были в кровати, но Папаша Лютня сидел в темноте, у окна. Он вздрогнул, когда они вошли.

— Дверь за дверью, — негромко сказал Папаша Лютня. — Обходят все дома.

Чжу Ли прошла на середину холодной комнаты.

— Но дядюшка, ты же член партии…

Воробушек чуть было не сказал: «И У Бэй тоже», — но когда увидел лицо отца, промолчал.

— Если дело дойдет до нескончаемой революции, — сказал Папаша Лютня, — то настанет очередь и членов партии, и героев.

Он улыбнулся, чуть ли не рассмеялся, и по позвоночнику Воробушка пробежал ручеек ужаса.

— Отец, почему бы тебе не пойти в постель? Я спать не буду.

— Неважно, в постели, тут или на дороге — заснуть я не смогу.

— А должен, — твердо сказал Воробушек.

— И где же твоя мать! — в отчаянии сказал Папаша Лютня. — Неизвестно где, ищет беды и на свою голову, и на все наши. Воображает себе, будто в силах спасти беднягу Вэня! Да кем она себя возомнила? К ней что, наш Великий Кормчий прислушивается? Она что, такая неуязвимая?

— Я не сомневаюсь, она нам писала. Просто последние несколько недель на почте такая неразбериха…

— Нет, нет, — сам себе сказал Папаша Лютня. — Не такого мы добивались. Я критиковал всех остальных в Штабе. «Хватит выслуживаться перед помещиками, — говорил я им. — Всем жертвуйте ради партии! Кто сознается, того ждет снисхождение, кто уйдет в отказ — того ждет суровая кара! Но награда, да, награда тем, кто готов выдать других». Они мне верили, и я себе верил. Верить настолько проще, чем не верить.

— Отец, — начал было Воробушек, но Папаша Лютня его не слушал.

— В конце концов, от неверия-то что хорошего? Что благодаря ему растет, что меняется, что делается лучше? Разве не всегда лучше — для родины, для семьи, для себя — во что-нибудь верить? Сомнения ведут только к смятению и сложностям. И в любом случае, жили мы получше. Мы не собирались почивать на лаврах, мы ни в коем случае и не почивали на лаврах, борьба не окончена, и все же…

Папаша Лютня встал. Его исполинская фигура показалась до смешного маленькой. Он медленно вышел из комнаты, тряся головой и приговаривая:

— Я доверяю партии во всем. Я доверяю Председателю Мао. Но нет, нет. Не этого я хотел.

Когда Папаша Лютня ушел, Воробушек с Чжу Ли остались сидеть в неловкой тишине. Шторы были задернуты, но слышно было, как трясет улицы — снаружи доносились волны ликующих выкриков.

— Кампания эта очень мощно начинается, — сказала Чжу Ли — легко, точно обсуждала новую музыкальную пьесу. — Вообще-то, Воробушек, тебя уже тоже кто-то разоблачил. Я сама видела.

— Да весь факультет разоблачили. Не могут же они всех нас перестрелять.

Когда она не ответила, он пошутил, что перемены бы ему не помешали. Пожить в пустыне, подальше от честолюбивых студентов, стало бы прекрасной передышкой. Наконец-то появилось бы время сосредоточиться на собственной работе.

Чжу Ли его не слушала.

— Я последние несколько дней тебя вообще почти не видела. Где ты был, что делал?

— Думал.

— Ты новую симфонию закончил?

— А, — сказал Воробушек. — Симфония — одно название.

Чжу Ли улыбнулась, но лицо ее в темноте казалось очень худым и бледным. Через пару месяцев ей должно было исполниться пятнадцать, но на свой возраст она не выглядела; она казалась хрупкой, словно детская пухлость ее покинула, но ничего не пришло взамен.

— Если это ты так напрашиваешься на комплименты, то перебьешься. Знаю я, как ты их ненавидишь. Но, Воробушек, эта твоя симфония, я благодаря ей не забываю, что такое музыка. Это самая честная вещь из всех, что ты писал, и я из-за нее тебя просто побаиваюсь.

— Сестрица, ты наверняка выбилась из сил. Может, отдохнешь?

Она улыбнулась.

— Ничего я не выбилась. По правде говоря, у меня такое чувство, словно всю жизнь я спала, но теперь… наконец-то пробуждаюсь.

— В каком смысле ты спала?

— Я теперь вижу, — сказала она, — что все эти часы репетиций, вся преданность делу, честолюбие и мечты, все это подходит к своему пику, — она помолчала немного. — Я слишком медленно продвигаюсь. Чему там профессор Тан меня учил? Для «Цыганки». Кто слишком медленно играет, того поглотит время.

— Чепуха.

— Вчера, — продолжала она, — уходя из консерватории, я зашла во внутренний двор, и вдруг меня разом обступили однокурсники. Они сказали, что я теперь обязана опуститься на их уровень. Пытались отобрать у меня скрипку. Я все повторяла: «Я патриотка, я хочу служить отчизне», — но они только рассмеялись и сказали: «У попрыгуньи-стрекозы отчизны нет». «Пора преподать правоуклонистской сучке урок». — Она помолчала, с серьезностью, которая словно разлилась по всему ее телу, скрестив на груди руки. — Еще несколько человек прибежали из здания, случилась ссора. Потом она перешла в драку, но мы с Тофу Лю ухитрились сбежать. Если бы не Тофу, я могла бы попасть в настоящую беду, — она смеялась. — Мы сбежали! И я подумала: как это странно, что это я — убегаю, потому что это же они боятся мира, который им неподвластен. Прошлой ночью пришли к Тофу Лю. Ты же его знаешь, да? Такая нежная душа, еле-еле страницы переворачивает. Весь дом ему разнесли, избили родителей, разломали мебель. Все музыкальные инструменты… его отец — правый уклонист. Обвинение предъявили в пятьдесят восьмом, в том же году, что и моего.