— Не знаю, — честно признался Бродов, коротко вздохнул, а сам почему-то вспомнил Веню-еврея, косившего под араба. Не по своей воле косившего, но тем не менее. А еще Бродов вспомнил Дорну и ее певучий голос, повествующий о негодяях «пришлых». Так и норовящих сделать пакость какую-нибудь, да не как-нибудь, а под чужой маркой. М-да. Это-то здесь к чему? Эх, видимо, не надо было ему пить «Смирновскую» в компании Паши и Миши.
— Ну вот, все это мы и имеем в первом приближении, — начал закругляться Филатов. — Что же касается второго приближения… Есть у меня майоришка один из службы нашей внутренней безопасности. Все, поганец, знает, в курсе всего. И коньяк пьет. Но — не из мелкой посуды и под хорошую закусь. Так что придется вести гада в ресторан. Дорогой. И неоднократно. Вот так, господин миллионер, в таком вот поперечном разрезе. Намек понял? Тебе куда, к метро?
— Не напрягайся, обойдусь. Завтра позвоню, — отозвался Бродов, не прощаясь, вылез, с удовольствием вдохнул стылый морозный воздух — ух, хорошо.
Действительно хорошо, будто из клоаки выбрался, из зловонной ямы, из хоревой норы. Господи, до чего же вонюч этот полковник Филатов, по знаку зодиака, рубль за сто — козел. Да и по жизни та еще скотина.
А Филатов между тем включил огни, бодро просигналил поворотником и, резко дав с места лево руля, покатил по направлению к Московскому проспекту. В унисон с ним взял старт и коричневый «опель» и, выдерживая дистанцию, попилил себе следом — аккурат на расстоянии десятка корпусов.
«Неужели хвост?» Бродову такая синхронность очень не понравилась, и он не удержался, позвонил Филатову.
— Ты головой-то давай крути. А то крутить скоро будет нечем.
— Вот как? — озадачился тот. — Ладно, мерси. Будет тебе система скидок.
— Ага, сегодня не разбавляла, поэтому буду недоливать, — хмуро шутканул Бродов, отключился и, работая не только ножками, но и серым веществом, пошагал к метро. Ситуевина была какой-то зыбкой, неопределенной, непредсказуемой и нерадостной. Получалось так, что все дело было в Кларе, точнее, в ее творчестве. А еще точнее, в ее книге. М-да. Во всяком преступлении следует искать мотив, причину, побудительные намерения. Первейший делом задавать вопрос — кому это все нужно? Во-во. Кому же это так стало поперек глотки обыкновенное бульварное чтиво, что понадобилось угробить автора, скупить тираж и уничтожить все тексты, корректуры и макеты? Винт украсть, зачистить все следы? Ухарям из структуры «Z»? Очень может быть. Только почему об этом знает какой-то там полковник Филатов? Или же и он сам оттуда? Тогда зачем ему с такой готовностью светить родимую контору? Потому что знает французскую поговорку — хочешь оставаться незамеченным на улице, вечером встань под фонарь? Да, вот где потемки так потемки.
Действительно, стемнело. Снежная белая круговерть смешалась с серостью сумерек. Краски вечера оживляли светофоры, автомобили, яркие сполохи витрин, синяя, в виде заячьих ушей эмблема на станции метро. На фасаде ее было написано: «Сенная площадь».
«Ладно, хрен с ним, как-нибудь разберемся». Бродов, чувствуя желание поесть, бодро пересчитал ступени, окунулся в тепло, купил жетон и начал спускаться под землю. Вроде бы час пик уже прошел, но желающих проехаться хватало — на холке эскалатора люди стояли впритык, на переходах встречались плечами, в вагонах обтирались спинами. Однако все было тихо, мирно, без ропота и эксцессов — привыкли стадом-то, в толпе, в одном загоне, в одной кормушке. Мерно постукивали колеса, инерция баюкала народ, что-то бормотал, хрен еще и разберешь, голос из вагонного динамика. Казалось, что хозяина его только что оприходовали — злостно, гнусно, орально и вшестером.
В общем, ничего не предвещало неприятностей, они пришли неожиданно. Вернее, пришел Свалидор, и сразу же Бродов обратил внимание на тощего мосластого мужика. Мужик этот с непринужденностью профи ужом пробирался сквозь толпу. Мастерски чувствовал баланс, юрко изгибался на ходу, легкими, едва заметными движениями с мягкостью прокладывал себе путь. По направлению к Бродову. И сразу же мир для того превратился в замедленное кино. В привычный кроваво-убийственный боевик со счастливым концом. А мужик тем временем, двигаясь как сомнамбула, как осенняя муха на стекле, принялся вытаскивать заточку — очень медленно и печально, по чуть-чуть, откуда-то из глубин рукава. Вот показалось острие с наколотым на него, чтобы самому не пораниться, кусочком ластика, вот цепкие пальцы сдернули его, вот мерзостно отсвечивающая шестидюймовая рапира
[226]
пошла по направлению к Бродову. Точно под его левую лопатку. Это была так называемая «скрипка», кусок расплющенной сталистой проволоки с остро заточенными краями, длины которой хватало с лихвой, чтобы продырявить сердце. Нет, такая музыка Свалидору не нравилась — он плавно извернулся, пошевелил рукой и перенаправил заточку атакующему в грудь. Причем сделал так, чтобы боевая часть вонзилась в тело, а рукоять-колечко с хрустом отломилась. Вот так, сделал свое мокрое дело и свалил, оставив Бродова разбираться с последствиями. Однако ничего — вагон качнуло, инерция взяла свое, и пассажиры не сразу поняли, что одного из них не держат ноги. И уж тем более никто внимания не обратил на завиток колечка из проволоки, сразу же затерявшийся в сутолоке на полу.
— Человеку плохо, — поняли одни. — Сердце.
— Давайте его сюда, на сиденье, — засуетились другие. — И машинисту дайте знать.
— Да пьяный он в дым, лыка не вяжет, — подал голос Бродов. — Готовьтесь, сейчас блевать начнет. А, вот уже…
И первым стремглав, подавая пример, рванул на безопасную дистанцию. Народ вокруг дрогнул, отшатнулся, пришел в движение, возникла неразбериха и толкотня. Кто, что, чего, откуда, зачем, почему… Главное — в блевотину не вляпаться. А тут еще и поезд остановился, разъехались створки дверей, и Бродов спокойно, безо всяких препон подался из вагона подальше. По перрону до эскалатора, вверх до вестибюля, неспешно, но энергично через двери на мороз. Попал он хорошо, куда надо, — перед ним на противоположной стороне Московского проспекта светила окнами гостиница «Россия». Мрачный, задумчивый и злой вернулся Бродов в заангажированные пенаты. Был он к тому же и голодный, как лесной санитар, ибо убийственное приключение в метро никак не отразилось на его пищеварении.
— Ты это откуда такой, командир? — сразу понял его внутренний настрой Рыжий. — Никак еще один мокрый грех взял на душу? Не беда, давай колись, я все прощу.
Отношение к жизни и особенно к смерти у него было, как и у Свалидора, — трезвое. Труп врага пахнет хорошо. А лучше когда вообще нет живых врагов.
— Да ладно, после расскажу, теперь жрать охота, — проглотил слюну Бродов. — У вас-то как там, в больнице?
— У нас все отлично. Насколько может быть отлично в больнице, — успокоил его Рыжий. — Купили коньяку, закуски, дали денег. За это нас пустили к Женькиной матери. Чувствует себя она не особо, все бормочет, вроде бы в бреду. Что-то вроде: они вернулись… Кларочка сказала, они вернулись… Они вернулись и убили ее и Женечку… Они вернулись… В общем, разговора по душам не получилось. Да и вообще не получилось разговора-то. — Рыжий усмехнулся, посмотрел на Бродова и перевел взгляд на Небабу, уставившегося в телевизор. — Семен, кончай ты зомбироваться, пошли выпьем водки.