Мне предстояло творить в условиях жесткой конкуренции с так называемыми пиратами. Вот там точно работали подлинные мастера своего дела. За месяц до моего прихода в контору на рынке как раз отгремела эпопея с фильмом Роберта Редфорда «Horse whisperer». Официально его перевели «Заклинатель лошадей», и он продавался скромно. Пираты на своей обложке написали «Словоохотливый лошадник». Контрафактные кассеты мгновенно сметали с неофициальных лотков: люди подумали, что это порнуха. Если бы Роберт Редфорд однажды узнал, что он снялся в нетленке под названием «Словоохотливый лошадник», возможно, он бы на этом немедленно завершил карьеру.
Я полагал, что к реальным текстам меня допустят не сразу, ведь дело-то ответственное: наверняка сначала на пару лет отправят учиться в Литературный институт имени Горького.
Но в первый же рабочий день я получил задание написать аннотацию. Я пробормотал что-то про вдохновение – мне в ответ пробормотали что-то про сроки. Этот конфликт тянется еще со времен Древней Греции: на пути у музы эпической поэзии Каллиопы вечно стоит скучный несговорчивый Хронос.
Я спросил, где я могу посмотреть фильм, про который мне предстоит написать. Если бы все было так просто, заявили мне и добавили, что копий в офисе еще нет, а текст нужен сегодня.
Я получил текст английской аннотации, небольшой, в четыре предложения, и два часа времени.
Муза эпической поэзии Каллиопа нервно курила в углу. Это был чистый капитализм, как в стихотворении про Мистера Твистера, бывшего министра. Мне срочно захотелось обратно в СССР, а еще к маме. Призрак моего будущего с работой согбенным грузчиком на ярмарке в «Олимпийском» внезапно материализовался рядом с Каллиопой в углу, стрельнул у нее сигаретку и тоже закурил.
Я сидел над бумажкой с текстом английской аннотации, не в состоянии разобрать ни слова. Меня уколола прекрасная невротическая догадка о том, что все эти годы в Университете я учил какой-то неправильный английский. Обычно в моменты стресса я потел в формате ладошек. В ту минуту мои ладошки были идеально сухими. Правда, потным оказался весь остальной я.
Я пошел к начальнику сдаваться, оставляя за собой в коридоре мокрый след, как улитка. Начальник меня несколько успокоил, обратив внимание на то, что текст английской аннотации на самом деле является текстом французской аннотации, поскольку фильм французский.
Из французского я знал только «Гитлер капут».
Поэтому начальник отправил меня к своему заместителю, который, по его словам, прекрасно владел несколькими языками, в том числе и французским.
Аудиенция у заместителя заняла тридцать одну минуту. Тридцать минут полиглот отчитывал меня за то, что я знаю всего один иностранный язык. Мол, в современном мире это неприлично. Знать английский, язык Макдоналдсов, невелика заслуга, другое дело – французский, язык Гете (меня уже тогда это должно было насторожить). И ровно за минуту заместитель перевел мне аннотацию с листа.
Фильм назывался «Пауки». Про пришельцев, похожих на пауков, которые прилетели из космоса поработить землю.
И я написал, уложившись в отведенные два часа.
«Гигантская тень легла на притихшую землю. Несметные полчища пауков приближались к планете в гулкой тишине. Женщина загородилась от солнца рукой, чтобы взглянуть на небо. Но незачем было прикрывать глаза: солнца не было. Ребенок рядом с женщиной горько заплакал».
Да, «несметные полчища» и «гулкая тишина». Я знаю, знаю: меня ждет филологический ад.
Я проверил текст на ошибки (восемь раз), распечатал и трясущимися руками понес бумажку с аннотацией начальнику.
Начальник отправил меня с ней к своему минус четвертому подчиненному.
В крупном холдинге существовал регламент утверждения для каждой закорючки. Еще ни разу за всю историю человечества здравому смыслу не удалось выжить в канцелярии. В том холдинге бюрократия также носила кафкианский размах.
Пройдя со своей бумажкой минус четыре инстанции под руководителем, включая зама-полиглота, а затем и самого начальника, я был уверен, что на этом Данте закончился. Правда, результат рисовался туманным: все проверяющие, как один, морщились, но ничего в тексте не меняли. Начальник попытался было переставить запятую, но не нашел подходящего места и вернул ее обратно.
«Ну, ладно, – сдался босс, многозначительно потрясая в воздухе моей аннотацией, – теперь наверх».
Я думал, что верх – это он, и выше него – только крыша и голуби. Но вертикаль власти стремительно и неумолимо удалялась от меня в небо, бездонное, каким оно всегда и бывает в случае с вертикалью власти. Я снова весь вспотел, на этот раз – вместе с ладошками.
«Понимаешь, какая ответственность? – решил отправить меня до заката в обморок начальник, – даже ОН будет смотреть».
За полдня на новом месте я был уже наслышан про НЕГО. Супербосса. О НЕМ все говорили и думали исключительно в режиме capslock. Не понять с первого раза, кого имеют в виду, многозначительно выдыхая в тебя «ОН», приравнивалось к должностному преступлению и измене малой капиталистической родине отдельно взятого холдинга.
Оставшиеся несколько часов первого рабочего дня я просидел перед компьютером, уставившись в выключенный монитор. Все ладошки давно отпотели, я смиренно ожидал приговора.
Я не мог потерять эту работу, только не в первый день: на кону был конфликт с матерью. Матушка считала, что я не создан для мира чистогана и наживы и настойчиво подталкивала меня в библиотекари. Я планировал доказать ей, что в погоне за длинным рублем смогу его догнать, не переломав при этом своих аристократических ног.
Я вжался в стул, режиссируя, как бумажка с моими «пауками» ложится на ЕГО стол. Как он достает немилосердно красный карандаш и заносит его над беззащитными букашками букв. Главный начальник рисовался мне некой эпической конструкцией вроде Мойдодыра, того, что умывальников начальник и мочалок командир.
В офисной комнате не хватало только раковины и незавернутого крана. Судорожная капель над ухом могла бы элегантно оттенить напряженность моего ожидания.
Внезапно по коридору забегали. Бегали все: мой начальник, зам-полиглот и все минус четыре инстанции.
Я вцепился побелевшими пальцами в самого младшего затрапезного клерка, на две позиции выше меня, умоляя рассказать мне всю правду. Оказалось, Мойдодыр только что потребовал себе просмотровую кассету с тем фильмом, аннотацию к которому я написал. Поскольку кассеты в офисе не было (от чего я первый и пострадал), за ней экстренно послали куда-то на завод.
«А это хорошо?» – спросил я затрапезного клерка.
Тот сделал такие глаза, что я сразу понял всю наивность своего вопроса: в этих стенах хорошо ничего быть не может.
Я вернулся в комнату и собрал вещи. Это заняло семь секунд: чтобы упаковать в школьный ранец тетрадку, ластик и карандаш больше времени не потребовалось.
Я притих за уже очевидно не своим рабочим столом, гадая, спустят ли меня с лестницы или выкинут через окно.