— Папа, я не сниму погоны, — тихо произнёс ребёнок. И вновь в его больших глазах явился тот особый блеск, который всё чаще теперь можно было наблюдать в его взгляде — взгляде наследника, взгляде власть имущего. Мальчик рос, думал, вникал во всё окружающее и делал выводы, которые оставались скрытыми от всех.
— Мы не снимем погоны, Алексей, — ответил бывший император, с некоторым изумлением глядя на повзрослевшего сына.
Полковник Кобылинский передал солдатам решение царя. Это вызвало бурное возмущение.
— Николашка нынче нам должен подчиняться!
— Однако же... — растерялся Кобылинский, — нельзя таким образом унижать бывшего императора, всё-таки он родственник короля Англии, императора Германии...
Солдаты разразились грубым хохотом и закричали, что им теперь плевать на всех королей и императоров.
— Но государь не хочет подчиняться вашему решению, — упрямо возражал Кобылинский.
— Не снимет — сами сорвём.
— Сорвёте — по физиономии получите, — вышел из себя полковник.
Солдаты вскипели.
— Тогда и он получит.
Кобылинский плюнул. Пошёл к Николаю Александровичу.
— Простите меня, Ваше Величество, больше я не в силах это выносить, я полностью потерял власть над этими людьми. Больше не могу быть вам полезен, у меня не выдерживают нервы, поэтому я подаю в отставку.
И тут «последний друг» государя почувствовал успокаивающую руку на плече, поднял взгляд. Глаза его встретились с прекрасными глазами бывшего императора, полными слёз.
— Евгений Степанович, прошу вас! Ради моей семьи — останьтесь. Вы столько сделали для нас, не уходите вот так.
Евгений Степанович почувствовал, как император заключил его в объятия, — почувствовал, потому что сам ничего не видел от слёз.
— Я останусь, Ваше Величество...
Решили с солдатским комитетом не ссориться. Но Алексей стал накидывать теперь на плечи черкесскую бурку, а погоны всё равно не снял...
Александра Фёдоровна умела быть спокойной, даже когда вокруг было неспокойно. Благодарное сердце находило отраду в самых неприятных ситуациях. Государыня радовалась тому, что эта ледяная сибирская зима, принёсшая ей из-за сковывающего дом холода столько неудобств, оказалась счастливой для её сына, который пока, слава Богу, ничем не заболел.
Вот сейчас, придвигаясь ближе к камину, который ничуть не помогал обогреть заледеневший дом, — температура в нём почти никогда не поднималась выше +7 градусов — императрица пыталась вязать еле двигающимися пальцами. Зябко кутаясь в плед, Александра Фёдоровна изредка взглядывала в окно и задерживала взор на своём мальчике. Довольный, румяный, в валенках, набитых снегом, — ему, видимо, жарко в тёплой шубке, — он хохочет, лихо съезжая с горки вместе с младшими сёстрами. Дети падают, барахтаются в снегу. Сколько радости доставила эта горка, с которой даже старшие царевны, взрослые барышни, вовсе не считали зазорным кататься. А с каким весельем сооружали эту горку! Алексей, не умолкая, тараторил матери по вечерам о том, как папа, Жильяр, сёстры и, конечно же, он сам таскали воду во двор — морозы были лютые, и вода даже застывала в вёдрах. Снега было много, и гора получалась высокая, мгновенно затвердевала. Одно плохо было: вода выливалась на руки, пальцы тут же стыли, приходилось их оттирать. Но и это никого не смущало, всё равно все были счастливы. Для нынешней жизни снежная горка во дворе — целое событие. И поэтому государыня, благодаря Бога за всё, молилась, чтоб только не было хуже.
Но всё вокруг говорило о том, что хуже всё-таки будет. Старые солдаты были демобилизованы. «Добрых солдат» отстранили от царской семьи. Они уходили. У Александры Фёдоровны в глазах появились слёзы, когда она смотрела за забор, подняв руку в материнском благословляющем жесте. Казалось бы, что из того — одни тюремщики сменяли других. Но вместе с хорошими солдатами уходило то, что всё ещё связывало царскую семью с прошлой, ныне отнятой жизнью. Уходили почтительность и откровенность, добродушие простых русских людей, их затаённая тоска по прошлому и благоговение перед мальчиком, который всё ещё оставался для них наследником престола. Им на смену приходили люди нового века, чуждого режима — жестокого и бессовестного. Не народ, а чернь. Пришла сила хаоса и разрушения. Уходящие солдаты видели государя и государыню в последний раз. Николай и Александра возвышались над забором, стоя на детской горке, и смотрели им вслед. Когда солдаты скрылись с глаз, царица беззвучно заплакала.
А потом она тихо плакала, наблюдая горе своих детей, горе вроде бы и не особо большое, но при условиях, в которых они жили, очень чувствительное. И горем тем стало разрушение ледяной горки.
— А как они хотели? — настаивали члены солдатского комитета, игнорируя возмущение Кобылинского. — Лазить на неё, когда хотят, и за забор глазеть? А если пристрелит кто? Невелика беда, но нам отвечать.
Так и пришли утром с кирками, чтобы разрушить детскую радость. Долбили ледяную гору, с такой любовью, с таким весельем сооружавшуюся, намеренно не глядя в окна, к которым прильнули, глотая слёзы, все дети, и даже совсем взрослая серьёзная Татьяна...
Новая охрана, сменившая ушедших солдат, состояла из революционной, сорвавшейся с цепи молодёжи. Мысль о том, что не кого-нибудь, а «самого Николашку» караулить довелось, дурманила большевистские головы почище сивухи. Упоение разрушением уже жило в этих молодых душах. Если есть что-то красивое — надо изуродовать, чистое — испохабить, святое — надругаться.
Царевич Алексей вышел покачаться на качелях. Заметил какие-то слова, нацарапанные на сиденье, стал всматриваться, стараясь понять, что написано, но сзади подошёл отец, положил руку на плечо сыну и мягко отстранил его от качелей. Потом снял сиденье и унёс под изумлённым взглядом Алексея. При этом лицо у Николая не изменилось, только глаза погрустнели ещё сильнее. Солдат же очень развеселила эта сцена.
Хохотали они и на следующий день, когда великие княжны вышли погулять в маленький сад. Едва прошли мимо забора, раздался издевательский смех, девушки смущённо обернулись. Двое молодых охранников гоготали, нахально разглядывая их. А недоумевающие царевны ушли, так ничего и не поняв. Лишь только внимательная Ольга заметила краем глаза намалёванные на заборе картинки, но ничего не поняла, кроме того, что картинки, наверное, бесстыжие, — и потому-то солдаты смеются. Едва скрывшись от дерзких глаз, все четверо забыли о происшедшем. Они смеялись, вспоминая, как забавно вчера играл отец в чеховской пьесе «Медведь» и как славно подыгрывала ему Ольга. Все знавшие близко семью царя Николая были правы: мерзости не приставали к этим чистым девушкам.
В конце декабря приехала в Тобольск, как и намеревалась, баронесса Буксгевден, много сил потратившая на дальнюю поездку. И над преданностью пожилой дамы тоже решил покуражиться революционный молодняк — солдатский комитет наотрез отказался допустить баронессу в дом, и она осталась жить в городе, разлучённая с теми, к кому так спешила, кого так стремилась увидеть. Это явилось очень большим огорчением для всех.