Царский венец - читать онлайн книгу. Автор: Марина Кравцова, Евгения Янковская cтр.№ 35

Так случилось и сейчас. Всё изменилось в один миг. Странно и непредсказуемо. Телеграмма от Распутина: «...болезнь не опасна» — словно отогнала смерть от страдающего ребёнка. Доктора разводили руками и не могли поверить. Но верили, потому что счастливая истина не давала места сомнениям: Алексею Николаевичу действительно стало лучше, и наследник начал выздоравливать.

«Императрице казалось, что на её глазах произошло подлинное чудо: ребёнок умирал, а молитвы Распутина в буквальном смысле вернули его к жизни. Она была слишком смиренной христианкой, чтобы приписать какое-либо воздействие своим молитвам. Распутин с тех пор стал для неё святым, и она считала чуть ли не кощунством отзываться о нём иначе», — вспоминала баронесса Буксгевден.

— Почему современные люди, — рассуждала императрица, — должны быть лишены поддержки и утешения, которые были оказаны предыдущим поколениям? Святой Серафим Саровский жил не так уж давно, а Церковь канонизировала его.

Религиозная вера императрицы, искренняя и чистая, соединялась с её беззаветной любовью к сыну и желанием сохранить для России её наследника. Государыня решила, что и ей ниспослана милость встречи с современным чудотворцем и целителем. Но, к сожалению, Распутин не был преподобным Серафимом; это был лжестарец, творивший ложные чудеса: бывают чудеса от Бога, бывают от отца лжи — диавола. Обращение к Распутину стало роковой ошибкой Александры Фёдоровны.

Ведя порочную жизнь, Распутин тем не менее являлся во дворец в обличье «святого». Он умел сказать нужные слова — цитаты из Писания или поучения, которые облегчали беспокойство царской четы за сына. Распутин показывал себя с самой хорошей стороны и делал это столь убедительно, что никто не мог поверить в его низменную сущность. Поэтому, когда до императрицы доходили слухи о совсем не праведной жизни «старца», она не желала верить им, считая людскую молву клеветой на «святого». Что ж, не ошибаться свойственно лишь Богу и Ангелам — люди же подвержены заблуждениям и ошибкам; зачастую через них, путём скорбей, Промысл Божий ведёт людей к покаянию.

Нелепые слухи о том, что «целитель» принят во дворце, немедленно распространились в столице и за её пределами: недалёкий крестьянин, религиозный фанатик да к тому же пьяница и дебошир вмешивается в политические вопросы и чуть ли не руководит императором! Обрастая досужими домыслами, эта история подлила масла в огонь любителей интриг. Новый повод для недовольства царём. Престиж императора Николая и императрицы Александры был ещё больше подорван.

— Да что вы такое говорите? Нет, я решительно, я

категорически не согласен. Вы забыли Спалу? —

доктор Деревенко взирал на Пьера Жильяра с негодованием

и некоторым испугом.

Спалу никто из нас не забудет никогда. Однако... Я могу рассуждать лишь как наставник, которому доверили заботу о душевном развитии ребёнка так же, как вам — о его телесном здоровье. Я хочу, чтобы мы действовали не в ущерб друг другу, чтобы мы вместе поразмыслили и поняли, что важнее для мальчика и что предпочтительней для всех нас: риск, что болезнь повториться, или что ребёнок вырастет безвольным, капризным существом, все наилучшие задатки которого будут безжалостно погублены. Не забывайте, этот мальчик — наследник престола. Лейб-хирург Деревенко ^[4] тяжело вздохнул.

— Конечно, в ваших словах есть правда, господин Жильяр. Но я вижу, что вы имеете весьма смутное понятие о том, что такое гемофилия. Ненормальное кровообращение, хрупкая оболочка сосудов... Одно неверное движение, один удар, порез, пустяковая царапина, и... вполне возможен смертельный исход. Вы знаете, что произошло тогда перед Спалой? Цесаревич всего лишь неудачно прыгнул в лодку. Всего лишь удар о тяжёлое дерево. Другой мальчишка отделался бы синяком и через минуту навсегда забыл бы об этом. А Алексея Николаевича от неминуемой смерти спасло лишь чудо Божьей милости.

— Вот вы сами себе и ответили, доктор. Разве то, что за каждым шагом мальчика присматривали, уберегло его от несчастья, едва не закончившегося трагедией? Разве он никогда не падает, не ушибается? Даже в Спале во время выздоровления, едва ему делалось лучше, он прятался в подушках или пугал всех нас, тайком забираясь под кровать, — вы это забыли? Один государь мог тогда его успокоить. Осмелюсь предположить, что сейчас Алексей Николаевич нарочно старается вести себя как можно недисциплинированнее, так как чрезмерная опека унижает его и безмерно тяготит. Если мы сумеем уговорить императора отстранить от наследника этих двух матросов, что всегда следуют за ним по пятам, и дать ему как можно больше воли и свободы, то такой смышлёный ребёнок, как Алексей Николаевич, будет благодарен нам и найдёт в самом себе силы и волю противодействовать собственной живости. Сейчас же он стал очень нервным — тяжёлая болезнь ослабила его и страшно измучила. Он очень бурно реагирует на любые попытки его сдерживать. Кроме того, я начинаю замечать в ребёнке начатки скрытности и лукавства, которых раньше в нём не было. Всё это — следствие его страстного желания убежать от невыносимой опеки.

— Пусть так, хорошо. Но вы понимаете, что я как врач не могу идти на такой риск? Ваши первые шаги в качестве воспитателя наследника довольно неожиданны, и я уважаю вас за мужественное желание пойти на этот страшный, хоть и оправданный риск, который мне не под силу, но... но поймите, дорогой друг, я всего лишь врач!

Жильяр от сердца вздохнул с досады.

— Итак, Россию ожидает слабый физически и немощный морально, безвольный, лишённый самообладания и силы духа правитель? Тогда как из этого удивительного ребёнка мог бы вырасти сильный и волевой, чуткий к страданиям других, собранный, во многих отношениях необычайно одарённый государь.

— Мсье Жильяр, — мягко возразил доктор. — Если Их Величества послушают вас, то мальчик может умереть раньше, чем унаследует корону. Впрочем, в любом случае решение остаётся только за августейшими родителями. Но я не советовал бы вам настаивать.

— Понимаю вас. Однако я должен так же честно выполнять свою задачу, как вы — свою.

— О, это бесспорно.

— Что ж, тогда будем надеяться, что государь и государыня примут мудрое решение, которое прекратит споры между нами.

— Я тоже искренне этого желаю, дорогой мсье Жильяр.

* * *

Снова Пьер Жильяр видел этот сводящий его с ума тяжёлый взгляд исподлобья, которым наследник «одаривал» только его. Учитель нашёл в себе силы ответить ласковой улыбкой, хотя им уже овладевало отчаяние. Только вчера мальчик разоткровенничался, рассказывая, как сильно он хочет быть таким же, как сёстры, — ездить на велосипеде, играть в теннис, грести на лодке... И вот опять... Жильяр прекрасно понимал, что неприязнь ребёнка направлена не на него лично, так как ещё в Спале они прекрасно поладили: когда наследник выздоравливал, Пьер читал ему книги, развлекал, как мог. Да и учился Алексей подобно сестре Ольге — легко усваивая сложнейший материал. Всё изменилось, когда Жильяра назначили воспитателем к цесаревичу; сознание страдающего ребёнка восприняло это назначение не иначе как появление в жизни, и так уже полной самых обидных ограничений, ещё одного тюремщика. И эта новая сдерживающая сила, давящая на него, оказалась нестерпимой.