Дикие истории. Дневник настоящего мужика - читать онлайн книгу. Автор: Тимофей Баженов cтр.№ 45

Вообще, кхмеры склонны к детализации. На дорожных знаках они стараются прорисовать все от начала нарушения ПДД до его трагических последствий. Так и здесь. Знак «Осторожно! Мины!» очень напоминает комикс. На первой картинке серьезный усатый военный копает яму. На второй два его помощника тащат к яме бомбу. На третьей изображен весь процесс взведения спускового механизма. Далее военные закапывают мину, улыбаются и жмут друг другу руки. На следующей картинке изображен незадачливый турист, который гонится с сачком за бабочкой. Потом крупно нога, задевающая растяжку. И последняя картинка изображает взрыв, из эпицентра которого вылетают руки, ноги и оторванная голова туриста. Художник обильно применяет красную краску. Так, чтобы было понятно: наступание на мину — процесс кровавый.

Мы повесили гамаки. В тропических странах спать в палатке нельзя. Слишком много ползучих тварей.

Юи принялась готовить еду. Я решил сходить на французскую виллу, чтобы поискать там летучих мышей. Мы взяли налобные фонари и двинулись к обгоревшему замку, похожему на Торнфилд из фильма про Джейн Эйр. Идти решили по звериной тропе. Ведь животные подорвались бы на мине уже давно. Вытоптанные дорожки на минных полях — самые безопасные.

Вообще, большое заблуждение думать, что животные не подрываются якобы потому, что чувствуют опасность. Копытные часто прут, вообще не разбирая дороги, и подрываются по нескольку особей сразу. Слонам интересны мины. Они ощупывают их хоботом. И специально наступают на них ногами. Именно этим обусловлено огромное число жертв среди диких животных в послевоенной Камбодже. У нас на Кавказе другая закономерность: овцы подрываются часто, а коровы и лошади никогда.

Звериная тропа была хорошо различима, и мы шли быстро. В высокой сухой траве шуршали змеи. Где-то вдали слышался шум реки. Воздух наполнили оглушительные звуки ночных насекомых. Вход в парадный подъезд виллы перегораживала покосившаяся промышленная виселица. Не обычная, где кронштейн из деревянных брусков с веревкой, а сварная, с противовесами, тросиками и подставками для ног на подшипниках. Сделана она была добротно и позволяла казнить поточным методом. Пятерых за один подход.

Все стены внутри и снаружи здания были изъедены пулями разных калибров. Немногочисленные граффити были нанесены сажей или машинным маслом. И все на кхмерском языке. Мы, держась за стены, прошли по арматуринам провалившегося пола в центральный зал. Там мышей не оказалось. Главный корпус и левый флигель проходов на второй этаж не имели. Как, собственно, и вторых этажей. Перекрытия были полностью разрушены, а потолком служило небо. Будь я летучей мышью, я бы здесь тоже не остался.

Правый флигель в деле поиска мышей оказался более перспективным. Там в часовой башне, очевидно, было пулеметное гнездо. Своды сохранились. И мы, цепляясь за щели в кирпичной кладке, полезли наверх.

Подъем занял почти десять минут. Но все было не зря. В закопченном углу мы обнаружили искомую тварь. Мышь шипела и показывала острые зубки. Мы не раздумывая погрузили ее в шелковый мешок и отправились ужинать. Когда мы вышли из здания, все отметили, что похолодало. Днем было плюс сорок пять, а сейчас по ощущениям было всего семнадцать. Пока возвращались по минному полю до лагеря, даже замерзли.

Еда была уже готова. Юи варила национальные блюда на газовой горелке. Я достал из рюкзака топор и направился к лежащему неподалеку давно упавшему дереву. Решил развести костер, чтобы было уютно ужинать. Я ударил топором по ветке толщиной с запястье. Обычно такие ветки я перерубаю с одного удара. Но тут произошло странное. Топор скользнул в сторону, от него полетели искры. Их было хорошо видно в тропической тьме. Я решил, что виной такого неудачного удара стало мое утомление. Взял себя в руки, встал правильно, положил ветку так, чтобы она не пружинила, и ударил топором. Опять зазвенела сталь, полетели искры, а на ветке осталась небольшая зазубринка. Я был обескуражен. И стал ожесточенно рубить.

Примерно за полчаса мне удалось отхватить одно полено. Я разогнулся, чтобы передохнуть, и обнаружил, что на меня с улыбкой смотрит Тхера.

— Наше дерево твердое. Русский топор его не взять, — сказал он и протянул мне большой искривленный нож, без которого местные не выходят из дома. Ручка у этого ножа была не всадной деревянной, а металлической, выкованной из того же листа стали, что и лезвие.

Я с недоверием отнесся к местному инструменту, но решил попробовать. Дело сразу пошло. Теперь на отрубание одного полена у меня уходило не более ста ударов. Металлическая ручка быстро натерла мне на правой ладони пузыри. Горка дров была небольшой — десять-двенадцать полешек. Я осмотрел упавшее дерево в поисках следующей подходящей ветки. А Тхера спросил, зачем столько дров, ведь еда уже готова. Я ответил, что хочу развести костер, у которого будет светло и весело. Тхера улыбнулся и сказал: «Это дерево упало больше ста лет назад. Оно служит источником топлива для всех, кто здесь останавливается. Тех дров, что ты уже заготовил, хватит и нам, и тем, кто придет после нас».

Я не понял, о чем он говорит. Собрал дрова в охапку и пошел в лагерь. В кострище стал собирать обычный шалашик для разведения осветительного костра. Тхера осмелился дать мне еще один совет. «Нужно убрать все дрова. Оставить только два полена». Кхмеры всегда казались мне щедрыми ребятами. Я не понимал, почему они стали жалеть для меня палок на краю света. Я был раздосадован. И зажег костер. Поднялось высокое, но совсем не яркое пламя. Искр и треска не было. Поленья не обуглились и даже не закоптились. На их поверхности шипела пена. Мы ели, пили, готовились ко сну.

Тхера объяснил мне, что дерево здесь имеет плотность каменного угля. Оно насыщено маслами и эфирами. Характеристики его горения совсем не такие, как у тех деревьев, которые я привык жечь в кострах. Это было для меня удивительно. Я вытер руки об штаны.

В ту ночь было очень холодно. Даже для меня. Может быть, три или четыре градуса. Ночью я вылез из гамака, чтобы хлебнуть джина, и увидел скорчившихся у костра кхмеров. Они дрожали и были несчастны. Мы разговорились. И они поведали мне, что на Бокоре такие холода не редкость, именно поэтому здесь никто, кроме богов и европейцев, никогда не селился.

Мы заговорили о том, что для них тепло, а что холодно. Выяснилось, что тепло — это от пятидесяти до тридцати пяти градусов. Терпимо от тридцати пяти до двадцати семи. Холодно от двадцати семи до семнадцати градусов. От семнадцати и ниже — мороз. В любом случае они были благодарны мне за костер, над разведением которого сначала смеялись. Правда, за последние пятьдесят лет семнадцать градусов в Пномпене было только однажды. В ту ночь многие от холода погибли. Но причиной смерти был не сам холод. Замерзающие люди внесли в хижины чанкрыны — глиняные горшки-печки, на которых готовят еду в уличных кухнях. Так как кхмеры никогда с открытым огнем в жилище не сталкивались, они угрелись, уснули и угорели.